До завтра, товарищи - [104]

В глазах следователя загорелись недобрые огоньки.

— А больше ты ничего не хочешь? — спросил он с глумливой улыбкой, и щека его начала дергаться.

— Нет, — тем же спокойным голосом ответил Жерониму, делая вид, что не замечает реакции следователя и что всерьез принял его вопрос. — Больше пока ничего.

Жерониму отправили в карцер и вызвали на допрос только через месяц. Ему задали несколько формальных вопросов, а он отрицал все обвинения.

3

Поскольку из показаний Тулиу выяснилось, что квартира Перейры использовалась как партийная явка, туда была направлена специальная группа. Когда брали Гашпара, Тулиу, Жерониму и других рабочих с «Сикола», то посылали к ним домой двух-трех агентов. Дом же, в котором жил Перейра, окружили десятка два агентов, а когда было за полночь, они вломились в квартиру. Ясно было, что они рассчитывали застать здесь еще кого-то, потому что тотчас побежали по всем комнатам. Потом спросили, кому Перейры хотят оставить квартиру. Услышав, что неподалеку живет сестра хозяина, они тотчас послали за ней.

— Нам нужно обыскать дом, — объяснил старший. — Но мы хотим сделать это только в присутствии человека, которому вы доверяете. Мы не хотим, чтобы потом говорили, что не хватает каких-нибудь вещей.

И они увели Перейру и Консейсон, на руках у которой был ребенок. Они пытались заставить ее передать малыша на попечение родственников, но Консейсон, при появлении полиции взявшая ребенка на руки, наотрез отказалась с ним расстаться.

Когда наутро Консейсон вызвали на первый допрос, следователь долго и красноречиво говорил ей, что все они прекрасно понимают ее положение, ее желание помочь своему законному мужу (он два или три раза повторил: «законному») и что такое поведение только делает ей честь. Им было очень неприятно арестовывать честную женщину, тем более с грудным ребенком. Поэтому они хотят поскорее закончить это дело и отпустить ее домой. Сам Перейра также не должен пробыть здесь долго, сказали ей. Вот что от нее требуется: в полиции известно, что к ним в дом приходили чужие люди. Необходимо знать, кто это был, когда они обычно и как появлялись.

— Вы скажете нам это и через десять минут будете свободны, — заключил следователь. — К тому же я уверен, что ни вы, ни ваш законный муж не придавали этим визитам какого-то особенного значения. Если бы отдавали себе в этом отчет, тогда другое дело, я бы с вами по-другому разговаривал. Так давайте же поскорее разберемся в этом.

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, — сказала Консейсон. — Все, что вы мне говорите, мне непонятно.

Следователь молча посмотрел на нее.

— Вы очень взволнованы, — сказал он наконец и поднялся. — Ну ничего, мы с вами попозже поговорим.

Он подошел к двери, сказал что-то человеку, стоявшему в коридоре, потом пошел обратно.

— Если вам что-нибудь нужно, — сказал он, остановившись посередине комнаты, — для ребенка, например, то вы не стесняйтесь, скажите нам. Мы не такие страшные, как о нас говорят.

— Да, нужно, — сказала Консейсон срывающимся голосом. Раскрыв покрывало, она показала ему мокрые пеленки, в которые был завернут ее сын. — Мне нужно ежедневно стирать пеленки и одежду.

— Хорошенький мальчик, — сказал следователь и, улыбаясь, наклонился над ним.

Консейсон молниеносным движением, как наседка, защищающая птенца от коршуна, завернула ребенка.

— Ваша просьба будет выполнена, — произнес следователь, как будто не замечая поведения Консейсон. — Сейчас я оставляю вас, а вы хорошенько подумайте. Десять минут — и вы свободны.

После обеда ее снова вызвали.

— Вам дали, что вы просили? — с порога спросил следователь, стараясь выглядеть радушным и улыбаясь младенцу, сидевшему на коленях у Консейсон.

— Дали, — ответила она, загораживая мальчика, которого собирался погладить следователь.

И действительно, только она расположилась в камере, как к ней пришли и отвели ее в умывальник, где она выстирала пеленки и развесила их сушиться на солнце у окна.

— Ну так что вы скажете? — улыбаясь, спросил следователь.

Он имел в виду свой прежний вопрос и нежелание Консейсон отвечать. Однако она притворилась, что не понимает.

— А то хочу сказать, что темная камера — это не место для женщины с ребенком такого возраста.

— Хотите отправить ребенка домой?

— Нет, хочу, чтобы меня поместили куда-нибудь, где посветлее.

— Ну, в этом нет необходимости, — сказал следователь после паузы. — Если вам что и нужно, так это спокойно отправиться домой.

Он замолчал, потом протянул ребенку цветной карандаш и стал смотреть, как он им играет.

— Итак?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Следователь откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и опять начал улыбаться, как бы извиняясь за свое нетерпение.

— Понимаете, очень хорошо понимаете. Итак, когда к вам должен был снова прийти ваш друг?

— Какой друг? — спросила Консейсон, решившая, что следователь намекает на Друга, которого они так называли только вдвоем с Перейрой. Она была поражена, откуда об этом знает полиция.

— Вы вот притворяетесь, а ведь полиции все известно, — сказал следователь, не понявший, что взволновало Консейсон. — Полиции все известно.

И он снова и снова задавал одни и те же вопросы, все время улыбаясь ребенку и не реагируя на враждебный тон Консейсон.