До встречи в смертинете - [15]

— Ничего страшного, — отозвалась Евдокия с сочувственной электронной улыбкой, — можете говорить всё, что считаете нужным. Мы, боты, и имитируем людей для того, чтобы клиенты иногда могли выпустить своих демонов, не извиняйтесь. Где-то в этом торговом центре есть специальный павильон для снятия стресса: человек может выбрать любое фото своего врага в инстаграм, оно загружается в систему, и создается объемный голографический персонаж, сотрудники павильона голограмму озвучивают, управляют её движением, а клиент может делать всё что захочет: плевать созданному фантому в лицо, грязно ругаться, замахиваться для удара… Говорят, эффективно…

— Как они мне надоели! С утра и до поздней ночи… Я сказал им, что у меня срочная командировка!.. Правда, ловко? Ой… Даже в рифму получилось!

Демоны расхристанного незнакомца ещё немного побродили по павильону Евдокии, проветрились, так сказать, и снова забрались в его лысеющую голову.

«Вот тебе и грабитель…» — подумал Роберт. Не желая мешать, он отправился домой.

Солнце опускалось ниже, и в щелевидных зазорах между небоскребами становилось ещё темнее. На узкие улочки из неведомых недр огромного города по одному начинали высовываться его ночные обитатели: бродячие музыканты, попрошайки, пропойцы, проститутки. Роберт старался идти быстрее, он почти бежал, только уже не от восторга, а чтобы ненароком не поймать какой-нибудь взгляд. Глаза жителей ночного города, казалось ему, похожи на пруды со стоячей водой. Засмотришься в них, и выплывет тебе навстречу нечто такое, чего потом ты никогда уже не сможешь забыть. Безобразное. Невыносимо жуткое. Изуродованная рыба чужой неудавшейся жизни.

К большой радости Роберта сегодня никто его не остановил даже затем, чтобы спросить мелочи. Он благополучно добрался до подъезда своего дома.

На лестнице сидел Серега Жженый.

— Мы опять были в Африке, в гребаной Африке, — в сотый, в тысячный раз рассказывал он неведомо кому.

На ступеньке стола початая бутылка водки. Перешагнув через неё, Роберт поднялся к своим дверям. Не замечая его, сосед продолжал разговаривать с воображаемым собеседником, облегчать свою израненную душу.

— Я вхожу и вижу, пацан, сгореть мне на этом месте если вру, вот такой шкед, — Серега показал рукой небольшое расстояние от ступеньки, — черный весь, как головешка, белками своими яркими на меня зырк, зырк, а в руках у него — граната. И я стою, мать вашу, здоровенный дядька с автоматом, и понимаю, что сейчас если не я его, то он… меня.

Глава 3

Роберт и Маргарита возвращались из школы вдвоём. Они шли на некотором расстоянии друг от друга, не брались за руки, но все равно по какому-то таинственному излучению, исходящему от них, можно было легко догадаться, что они — вместе. Почти все деревья в техническом парке уже лишились своей листвы. Сквозь металлическую ограду виден был сплошной рыхлый коричневатый слой мокрых опавших листьев — точно тертый шоколад на торте.

Каждый день они проделывали этот путь, тот самый путь, который прежде Роберт одолевал в одиночку — примерно за двадцать минут они доходили от школы до своего постоянного прибежища. Птицы поздней осенью и зимой греются на чердаках, подростки — в торговых центрах.

На четвертом уровне «Нового Света» была организована настоящая аллея — искусственные деревья в ряд, под ними — скамейки с витыми ножками. Желающих посидеть находилось предостаточно — парочке школьников часто приходилось бродить взад-вперед вдоль ряда заманчивых витрин, ожидая, пока кто-нибудь уйдет. Но зато, когда скамейка наконец освобождалась, и Роберт с Маргаритой, сгрузив со спин ранцы, усаживались вполоборота друг к другу, на теплую ещё после прошлых посетителей скамейку, волшебным образом всё вокруг преображалось. Они сцепляли руки, точно боялись потеряться в большом и страшном мире, и так сидели, час, два, иногда дольше, говорили о чем-нибудь или просто молчали, глядя друг на друга. Пластмассовая роща у них над головами наполнялась пением птиц и тихим шумом ветерка. Руки Маргариты, сначала холодные после улицы, как у русалки, постепенно согревались в ладонях Роберта.

Куртки снимали и складывали в углу скамейки. В свитерах и осенне-зимней обуви через некоторое время становилось жарко в натопленном помещении торгового центра; и от этой особенной чужой бесприютной жары как-то по-особенному текли мысли; от того, что всё вокруг было чужим — магазины, полные всякой всячиной, яркие молочные лампы, скользкая плитка пола — Роберт и Маргарита становились как будто ближе — два живых трепещущих комочка — и это была такая радость! — радость жаться друг к другу головами, плечами, жаться крепко, как накануне большой беды, и сидеть так, не отпуская друг друга, чувствуя запах шерсти от свитеров, волос и жевательной резинки… Роберт говорил с Маргаритой обо всем. Кроме Евдокии и смертинета. Есть тайны, к которым и сам прикасаешься осторожно, точно к свежей лунке из-под удаленного зуба. В Маргарите он постигал иное начало — саму жизнь: не разумную, но чувственную, не осмысленную, но полную смысла, данную однажды и ненадолго ради того, чтобы было, что вспоминать. А может быть, даже не ради этого. Просто данную, безвозмездно. Подаренную. Неведомо кем и неведомо зачем. Теперь Роберт начал немного понимать, о чём говорила Евдокия, призывая его не задаваться несвоевременными вопросами и не упускать жизнь. Ведь она слишком хороша для того, чтобы постоянно думать о смерти. Всю дорогу до дома Маргариты в Роберте подрастало приятное ожидание: на момент прощания они всегда откладывали самое главное, самое волшебное и драгоценное переживание. Возле подъезда Маргариты, прячась от фонаря под козырьком крыльца, они стояли и целовались до тех пор, покуда не становилось совсем зябко, и Маргаритины ноги в капроновых колготках не начинали меленько дрожать. Заморозки в тот год начались рано, резко, на асфальте каждое утро хрустели тонкие корочки — словно печенье, накрошенное ночью сердобольной богиней для голодных солнечных птиц. К середине дня они обычно успевали всё склевать — оставались на тротуарах чуть заметные тёмные влажные пятна.