До свидания, эрлюсы - [11]
— Добро…
В лагере остались мы с Булькой. Остальные ушли в деревню. Я отмыл до блеска котелок, сварил обед, написал письма, послушал приемник, а на часах только одиннадцать.
Булька тоже скучала. Она легла под кустом, положив голову на вытянутую лапу, и смотрела грустными глазами на дорогу, уходящую в гору. Становилось жарко. Выкупался. Речку вброд переехал старик на телеге. Старик размахивал над головой кнутом и, не переставая, повторял: «Давай, давай, давай, давай…» Делал он так для того, чтобы лошадь не остановилась посредине реки и не посмотрела на воду. От этого у лошадей, говорят, кружится голова, и они падают в реку. Старик проехал мимо, поздоровался, но останавливаться не стал. А я надеялся.
Лег на теплую траву и стал слушать кузнечиков. Сколько их только на этом лугу! Где-то совсем рядом крякала утка. То и дело речку перелетали сороки и противно хвастали об этом. Красиво охотился над водою ястреб-рыболов. С места на место перепархивали испуганные кулики. В кусты пролетел, сверкая своим тропическим оперением, маленький зимородок. Он уселся на самый нижний кустик над мелководьем, осмотрелся по сторонам и застыл, наблюдая за мальками… Высоко-высоко в ясном небе, кажется, у самого солнца, медленно движется крохотный самолетик. За ним тянется белая полоска. Самолетик могут видеть множество людей. Начинаю думать о том, как велика Родина. Даже трудно представить, сколько на нашей земле очень красивых мест. И всех их человек никогда не сможет увидеть, даже если всю жизнь без сна и отдыха будет путешествовать. От таких мыслей стало грустно…
Булька вскочила с места и побежала, радостно лая. Это она раньше меня заметила бегущего с горы Кольку. Я тоже поднялся с земли.
— Колька! — кричу обрадованно.
— Я на минутку.
— Давай пообедаем, Коль, — упрашиваю мальчика.
— Не могу.
— Хоть расскажу, что там делают наши.
— Там такое творится — передать трудно. Сатирическую газету выпустили. Большущие карикатуры в ней и стихи Соломкины. Вся деревня хохочет. Одна спекулянтка как увидела себя в газете, заперлась дома и воет. Кричит: «Повешусь! Отвечать будете!» А сама не вешается. Сейчас капитан, Филипп и Борис передовиков рисуют, а Никита частушки сочиняет про нерадивых колхозников. Девчата сегодня эти частушки в клубе петь будут… Знаешь, я пойду. Меня за красками послали.
И убежал. Булька тоже хотела удрать, но я строго приказал изменнице вернуться. Булька обиделась и спряталась в палатку.
— Старина, поплыли рыбу ловить, — зову я собаку.
Булька не отзывается.
— Оставайся тогда одна, я уезжаю. — Булька прекрасно понимает значение сказанных слов и выскакивает из палатки.
Мы садимся в лодку и заплываем вверх по течению. Потом я начинаю ловить спиннингом, а Булька мешает мне: каждый раз, когда я бросаю блесну, она подпрыгивает и пытается поймать железную рыбку… Ни одного поклева. И вдруг удилище резко выгибается.
— Есть! — кричу я радостно Бульке и в это время замечаю флажок, торчащий из горлышка плывущей бутылки…
Я ложусь в двенадцатом часу ночи. «Артисты» еще не вернулись. Ругаю их. От зависти, конечно. Мне тоже очень хотелось быть со всеми в клубе, но я не художник, не поэт и даже… не юнга.
Слышу, как провожают моих друзей деревенские парни и девушки. Очень задушевно и с грустью играет гармошка. Далеко по реке уплывает протяжная песня. Древняя река, наверное, слышала ее тысячу раз, но все равно затихает, когда узнает красивый знакомый и грустный напев…
— Ну, конечно, он спит, — говорит про меня Соломко.
— Ложитесь потише, — предупреждает всех капитан. — Пусть отдыхает.
Я притворяюсь спящим. В палатку забирается один Андрейка. Соломко и Колька задержались на улице.
— Ты, Андрей?
— Ага.
— Хорошо прошел вечер?
— Очень. — Мальчишка помолчал, а потом зашептал: — А Колька-то наш — тоже поэт.
— Да ну?
— Правда! Сегодня вместе с Никитой читал свои стихи.
— Про что же Колька пишет?
— Про речку, про лес, про дружбу. А одно совсем интересное, я даже запомнил… Вот:
Правда, здорово?
— Хорошо у него получается. — Я понимаю, что без помощи Бороды здесь не обошлось.
— Хлопали очень.
— Молодец, — хвалю я Кольку и чувствую, как слипаются веки.
Утром все наперебой рассказывают мне о незабываемом дне и вечере в клубе. Делаю вид, что слушать мне совсем не интересно.
— Деревяшка, а не человек, — замечает Борода и уходит умываться.
Когда садимся завтракать, я, словно невзначай, вспоминаю:
— Да, Коля, тебе письмо.
— Мне? — не верит мальчик.
— Тебе, конечно, — и я достаю бутылку с флажком.
Юнга бледнеет, а потом — краснеет. Есть ему уже не хочется.
— Читай! — требуют от Коли.
Соломко резонно возражает:
— Пусть сначала сам прочтет.
Колька откупоривает бутылку и никак не может достать письма. Мальчишка не выдерживает, отходит в сторонку и стукает по бутылке камнем.
— Вот это ты зря, — делает ему замечание Филипп. — Во-первых, теперь кто-нибудь ногу себе порежет, а во-вторых, бутылки надо возвращать Люсе. Где она тебе наберется бутылочных конвертов?
Колька напоминает котенка, которому дали живую рыбу. Только что не урчал юнга от удовольствия.
