До конца жизни - [61]

Но ее пока не было, и Демьян, дымя папироской, все шагал и шагал по мокрому утреннему лугу.

Над далеким Кучиновским лесом стало всходить солнце. Оно вначале осветило Займищанский пологий берег, шиферные и соломенные крыши, над которыми то там, то здесь уже вились ранние белесо-пепельные дымки, а потом перебралось через речку и узенькой ровной дорожкой упало к Демьяновым ногам. Демьян вступил на эту дорожку и пошел по ней, совсем уже уверенный, что Зорька вот-вот найдется.

И вдруг он остановился, замер: на том берегу возле Сергеевой хаты вначале чуть слышно, а потом все громче и все жалобнее заплакала, запричитала Наташа.

Демьян бросился к лодке, начал грести, налегая сколько было силы на весло, и все время утешал, успокаивал себя: нет, не может быть! Ведь и по рюмочке они с Сергеем выпили, и поговорили. А что Наташа плачет, так мало ли чего…

Он причалил к берегу, бросил в лодку весло и вдруг опять застыл, теперь уже окончательно поверив, что с Сергеем что-то все же не так. Возле клуба дед Савостей начал звонить в рельс.

Лет двадцать тому назад, когда закрыли у них в Займище церковь, мужики повесили его на клене, и теперь, если кто-либо умирал, дед Савостей по старой привычке звонил, оповещая об этом все село.

Минут пять Демьян постоял возле лодки, вслушиваясь в этот тревожно-печальный перезвон, словно хотел различить в нем хоть один какой-либо обнадеживающий звук. Но такого звука не было да и не могло, конечно, быть. Коль умер человек, так тут надейся не надейся, а с гроба его не поднимешь…

Демьян подтянул на берег лодку и огородами заторопился домой: надо переодеться, забрать Анюту да скорее к Наташе. Одной ей с похоронами не справиться.

В хату Демьян вошел тихо, стараясь не скрипеть дверью, не стучать промокшими сапогами. Анюта, увидев его, заплакала, зарыдала.

— Будет тебе, будет, — тронул он ее за плечо.

— Да как же, будет, Дема! — никак не хотела она успокаиваться. — Ведь никто не ожидал.

— Ну что поделаешь, Аня. Собирайся, а то неудобно — люди уже идут.

— Куда идут? — как-то тяжело, непонимающе посмотрела на него Анюта.

— Как куда? К Сергею. Слышишь, звонят…

Несколько мгновений Анюта смотрела на него все так же тяжело и растерянно. Казалось, она только сейчас услышала похоронный, скликающий на беду людей звон. А потом упала головой на стол…

— Ты чего, чего? — испугался Демьян.

— В сарай сходи, Дема, сходи…

Демьян бросил на пол фуфайку и выбежал во двор. Не по-доброму вздрогнувшими руками он открыл ворота — и отшатнулся: на свежей только сегодня подостланной соломе, далеко запрокинув тяжелую крупную голову, лежала мертвая Белянка.

Демьян вначале не поверил этому, достал из кармана кусочек хлеба и по привычке позвал ее:

— Белянка, Белянка…

Но она никак не откликнулась на его слова. Демьян погладил ей шею, худые запалые бока, спину, как будто можно было ожидать, что она от этих его прикосновений сейчас поднимется, — и вдруг не выдержал, отошел в сторону и закрыл лицо мокрою от росы фуражкою…

А дед Савостей возле клуба, не уставая, все бил и бил молотком в потемневший от зимних стуж и весенних проливных дождей обрубок рельса…

Солнце над лугом

В начале апреля пролетают над нашим селом дикие утки. Летят они за Сновь, в Раздоры, Круглое или на Цыганский берег. Там садятся на один из многочисленных островков, образовавшихся при разливе реки. С каждым днем таких островков появляется все больше и больше. Они быстро соединяются друг с другом. Стаи соединяются со стаями, и наконец возникает настоящее утиное царство. Его обитатели с раннего утра и до позднего вечера восстанавливают разрушенные за зиму гнезда, гомонят, волнуются, наверное рассказывая друг другу о тяжком перелете к родным местам.

Неожиданно появляются и неожиданно исчезают у нас журавли. Редко кто видит, как они садятся где-то в прошлогодних камышах и как поднимаются, подкрепив свои силы, чтобы лететь дальше на север. Видно, им не по нраву наше сухое, песчаное Полесье, наша тихая Сновь, поросшая летом речным бурьяном и водорослями.

Потом прилетает к нам аист. Еще возле заборов лежит снег, еще утром покрываются ледяным хрусталем ручейки, а он уже торжественно расхаживает по пойме на красных, будто окровавленных ногах, что-то выискивает в мутноватой воде, к чему-то прислушивается.

На сосне, что стоит возле самой речки, у него громадное гнездо. Неугомонные воробьи уже успели в нем поселиться и теперь волнуются, не зная, как поступит с ними аист. Но он великодушно позволяет им обзаводиться семьями, растить потомство.

Набродившись вдоволь по речке и по молодым жита́м, аист то взлетает высоко в небо, то, запрокинув голову, заходится в гнезде неимоверным клекотом, наверное, повествуя самке обо всем увиденном.

Но часто вокруг гнезда ведутся настоящие воздушные бои. Вдруг прилетает беспарный аист. Распластав крылья, он храбро атакует своего счастливого соперника. Начинается битва. Летит перье. От мощных взмахов мелко дрожат на сосне иголки. Воробьи поднимают писк, суетятся.

Одна лишь самка окаменело стоит в гнезде. Кажется, что происходящие события ее совершенно не касаются. Лишь изредка она поворачивает голову и презрительно смотрит на драчунов.