До ее встречи со мной - [59]

Энн никогда раньше не видела этой рекламы, но ей пришлось увидеть ее снова. На пленке она была записана восемь раз подряд. Третий просмотр навел ее на смутную мысль о чем-то знакомом; на пятом она его узнала, несмотря на висячие усы и висячий шотландский берет. Дик Девлин. Как Грэм это нашел? Уже понимая, что это Девлин, она все равно могла с трудом опознать его только на последних трех записях. Почему их восемь?

В ту ночь Энн не ложилась. Она пересматривала пленку, поражаясь открывшейся ей тайной одержимости. Затем вернулась к шкафу для бумаг. Единственное, что она пропустила – решив сначала, что ящики просто выстланы газетой, – это бесконечные страницы «Ивнинг стэндард». Всегда одна и та же страница: расписание кинотеатров. На каждой что-то было обведено неровным зигзагом красного фломастера. Она обнаружила, что часто даже не слышала об отмеченных фильмах; какое отношение они могли иметь к ней, оставалось непостижимым.

Она снова пролистала страницы, вырванные из романов Джека, и наконец у нее сложилась определенная картина. Но если он считает, что это все про меня, он сошел с ума, подумала она; потом поправила себя. Грэм не сошел с ума. Грэм опечален; расстроен; иногда пьян; но его не следует называть сумасшедшим. Как и ревнивцем его называть не следует. Такое слово к нему она применить не могла. Опять-таки он опечален, расстроен, он не может справиться с ее прошлым; но он не ревнив. Когда Джек называл его «мой маленький Отелло», ее это коробило – и не только из-за покровительственного тона; еще и потому, что это шло вразрез с ее пониманием ситуации.

В конце концов, преодолевая внутреннее сопротивление, она последовала совету Барбары и заглянула в гардероб Грэма; вся одежда, кажется, была на месте. Чемодан тоже. А как же; естественно, он не сбежал.

На следующее утро, в десять, она обзвонила больницы и полицейские участки. Его нигде не видели. Полицейские посоветовали связаться с его друзьями. Они не спросили, пьяница ли он, хотя сказали: «Вы, случаем, не поссорились, мэм?» Она позвонила на работу и сказала, что неважно себя чувствует. Потом еще раз набрала номер Джека и отправилась к метро.

Их автомобиль стоял у дома в Рептон-Гарденс; дверь открыл Грэм. Она инстинктивно прижалась к нему и обвила его за пояс. Он погладил ее по плечу, развернул ее в коридор и левой ногой захлопнул входную дверь. Он провел ее в гостиную; ей пришлось двигаться рядом с ним, боком, неловко, но ей было все равно. Когда он ее остановил, она по-прежнему смотрела ему в шею, на его профиль, его нахмуренное лицо. Взгляд Грэма был направлен мимо нее, в другой конец комнаты. Она обернулась и увидела, что Джек лежит рядом с фортепианной табуреткой. В его свитере было множество дырок, вокруг живота все измазано. Она увидела, что у него на груди плашмя лежит нож.

Прежде чем она успела что-либо толком разглядеть, Грэм, уже очень крепко обхватив рукой ее плечи, завел ее на кухню. И пробормотал (это были первые слова, произнесенные им с того момента, когда накануне он переступил порог этой квартиры):

– Все хорошо.

Его слова успокоили ее, хотя она понимала, что напрасно. Когда Грэм поставил ее вплотную к раковине, лицом в сад, и завел ей руки за спину, она не возражала; она позволила ему это сделать и не двигалась, когда он на несколько секунд отошел. Вернувшись, он связал ей запястья – не очень туго – концом бельевой веревки. Он оставил ее стоять лицом к саду, с двенадцатью футами грязно-белой бельевой веревки, свисающими с ее запястий.

Все было хорошо – Грэм в этом не сомневался. Кажется, что все нехорошо, а на самом деле все хорошо. Он любит Энн, в этом нет никакого сомнения, и он надеется, что она не обернется. Он обнаружил, что в голове удивительным образом нет никаких мыслей. Главное, сказал он себе, чтобы все это не напоминало кино; это будет худший вид иронии, этого ему совершенно не хотелось. Никаких финальных строк под занавес, никакой мелодрамы. Он подошел к Джеку и подобрал с его груди нож. Когда он выпрямлялся, ему в голову пришла неожиданная мысль. «Иногда сигара – это просто сигара, – пробормотал он про себя, – но иногда нет». Ну, выбирать-то все равно не приходится, подумал он.

Он сел в знакомое кресло и решительно и смело, к собственному удивлению, взрезал себе горло с обеих сторон. Когда хлестнула кровь, он непроизвольно хмыкнул, из-за чего Энн обернулась.

Он рассчитывал, что ей придется побежать к телефону, столкнуть аппарат на пол, набрать 999 руками, связанными за спиной, и ждать, пока кто-то приедет. Времени более чем достаточно. Но вместо этого Энн немедленно промчалась по комнате, с бельевой веревкой за спиной, мимо умирающего Грэма, мимо мертвого Джека, огибая письменный стол, потом наклонила голову и ударила в окно со всей возможной силой. Было очень больно, но в окне образовалась большая дыра. Тогда она закричала – так громко, как могла. Не какие-то слова, а длинный, неослабный, истошный крик. Никто не прибежал, хотя несколько человек ее услышали. Трое позвонили в полицию, один – пожарным.

Даже если бы она или Грэм не просчитались, разницы бы не было. Планов Грэма этот вариант развития событий не нарушил. Когда первый полицейский просунул руку в разбитое окно, чтобы открыть щеколду, кресло уже безнадежно промокло.