До ее встречи со мной - [49]

Грэм по-прежнему молчал. В голове у него вполне прояснилось, хотя рука болела.

– Девушка запихивала его внутрь, а другие женщины – я думаю, обычным свечным воском – запечатывали ее. А потом продавали как девственницу. Если она выглядела слишком старой, они говорили, что она только что вышла из монастыря, – иногда и одевали ее как монахиню, чтобы выглядело еще пикантнее. Клиент продирался через свечной воск – я думаю, в лучших домах использовали настоящий пчелиный, – и девушка пищала, дергалась, сжимала бедра, пакетик лопался, она немножко плакала и бормотала какую-нибудь фигню, чтобы мужчина почувствовал себя могучим, сильным, но главное – первым. И потом он давал мадам особенно щедрые чаевые, потому что оставил свою нестираемую отметину, именно этого он хотел, этого добился, и девушка при этом не слетела с катушек прямо у него на руках.

Грэм понимал: что бы ни последовало – он это в некотором роде заслужил.

– Это, разумеется, получалось дороже, куриная кровь же пачкала простыни, но они все равно платили, за девственность-то, и потом, я думаю, борделям в прачечных предоставляли большую скидку. Им же столько белья приходилось перестирывать.

Непрерываемое молчание Грэма – которое означало, что он осознает ее потребность в агрессии, – показалось Энн проявлением слабости. Слабак. Слово настырно прорывалось в ее сознание. Гребаный слабак, подумала она, гребаный слабак.

– Интересно, в прачечных-то знали, что они имеют дело с борделями? Ну вот ты как думаешь, они использовали дополнительные дозы отбеливателя? Говорили – о, это белье из борделя, придется убирать следы биологических жидкостей? Как думаешь, они так говорили, Грэм? Я тебя всего лишь прошу высказать предположение. Как ты думаешь, так они делали? Или просто стирали простыни из борделя так же, как и все остальные? Общая стирка, не важно, что там на них останется?

Энн встала и подошла к стулу, на котором сидел Грэм. Он не поднимал головы. Потом сказал:

– Да?

– Что «да»? Я тебе задала кучу вопросов. На какой же из них ты любезно согласился ответить? «Да» – на вопрос «Был ли ты когда-нибудь в борделе», это «да»?

– Нет. Я только хотел сказать – что случилось?

– Что случилось? А, что случилось? Молодец, заметил, что что-то случилось. Что случилось, Грэм, что случилось – я просто подумала, что надо нам в ближайшее время купить на ужин курицу. Не такую, вымытую-выпотрошенную, которую промыли, ощипали и чем-то накололи, чтобы придать куриный вкус. Настоящую курицу, понимаешь, такую КУРИНУЮ, с перьями и ногами и этим самым, ну, на голове красным. А потом ты можешь ее разделать, и мы сольем немножко крови. А потом растопим немножко свечного воска, и в какую-нибудь ночь, в какую-нибудь особую ночь, я буду твоей девственницей, Грэм. Тебе понравится, правда ведь?

Он не отвечал и не поднимал глаз. Энн смотрела ему в макушку.

– Я буду твоей девственницей, – повторила она.

Грэм не двигался. Она протянула руку и дотронулась до его волос; он дернулся и мотнул головой. Тогда она снова повторила, на этот раз тише:

– Я буду твоей девственницей.

Грэм медленно поднялся и пошел, уклоняясь от жены, обходя ее так, чтобы не задеть, особенно чтобы не посмотреть ей в глаза, потом снова уклонился, на этот раз от журнального столика. Он не поднимал глаз от ковра, пока не достиг безопасного предела двери, потом ускорил шаг, поднимаясь наверх. Он запер дверь кабинета и сел в кресло. Он не ложился всю ночь. Он сидел в кресле, думая обо всем, что произошло, с начала медовых времен. Почему нельзя стереть узнанное? Верните мне вчерашний день, тихо причитал он. Примерно в четыре он заснул. В ту короткую ночь снов ему не полагалось.

10 Синдром Стенли Спенсера

Сколько-то лет назад Грэм читал модную книжку по зоологии. Ее тогда все цитировали, а некоторые даже пролистывали. В первой части книга доказывала, что человек очень похож на множество животных, во второй – что он очень от них отличается. Она сперва пробуждала в читателе атавистический трепет, а затем похлопывала его по спине, так что разошлась миллионными тиражами. Грэм вспомнил одну подробность: у человека не только самый большой мозг среди приматов, но и самый большой пенис. В тот момент ему это показалось загадочным и неверным – тогда его своей сетью и трезубцем изо дня в день мучила Барбара, а он отступал от нее по-крабьи, бочком, но неизменно увязал в песках. Сейчас все прояснилось. Факт, что у гигантской гориллы крошечный член, меньше, чем у самого крошечного из студентов Грэма, больше не казался парадоксом. Размер не имел никакого отношения ни к технике, ни к потребностям – он имел отношение только к неприятностям. Между ног у тебя постоянно висело предупреждение: даже не думай, что я не дам тебе сдачи.

С одной стороны, конечно, секс не имел никакого значения – особенно секс в прошлом, исторический секс. С другой – он имел абсолютное значение, он значил больше, чем все остальное, вместе взятое. И Грэм не понимал, как это положение дел может измениться. Все решения сформировались у него в мозгу, без консультаций с ним лично, много лет назад; сформировались под влиянием чертовой истории, его происхождения, родительского союза – той неповторимой комбинации генов, которую они на него навесили и велели тащить.