Дни, когда я плакала - [42]

Картер фыркает.

– Что правда, то правда, но ты от него недалеко ушла. – Он отводит мою ладонь от своего лица, а другую руку – от своей груди. – Трезвая Куинн не вешалась бы так на меня.

Я морщусь.

– Трезвая Куинн слишком боится своих чувств.

Он приподнимает брови.

– И что это значит?

– Для этого и нужен мой дневник – скидывать в него свои чувства, чтобы мне не пришлось о них говорить, – я цокаю, удивляясь, что это говорю. – Отвратительная привычка.

Он задумчиво смотрит на меня.

– Ну тогда, может, тебе стоит остановиться.

– Мой дневник пропал, так что… – Я отшатываюсь от него и иду к бару. – Оден, ты вообще знаешь эту песню?

– Да! Я ее обожаю.

Я сама не знаю эту песню – это какая-то современная хип-хоп-мелодия. Определенно не в моем вкусе.

Потом наконец выходит Вонтэ. Он начинает свое выступление с запоминающегося инструментального аккомпанемента из оперы. Толпа сходит с ума. Оден привстает на цыпочки, выискивая глазами Оливию и Кендрика. Картер прислоняется спиной к бару позади меня, сосредоточившись на сцене.

Только когда толпа начинает петь, я осознаю, насколько мы с Картером в меньшинстве. Что большая часть толпы – белые и что они без проблем читают рэп, выговаривая каждое слово, включая слово на «н».

Я знаю, что это просто стихи. Что они не называют меня словом на «н», но каждый раз, когда я слышу его, пропетое хором, меня выворачивает. И я ничего не могу с этим поделать. Это не должно меня оскорблять, мне даже просто не позволено быть оскорбленной.

И всё же моя кровь вскипает от того, насколько я оскорблена. У меня на коже проступает пот, потому что я еще и напугана.

Две девушки танцуют так, словно на них никто не смотрит. Одна из них блондинка в кепке цвета лайма. У другой каштановые кудри со светлыми прядями. Они похожи на Дестани и Джию. Но это наверняка не они. Они не стали бы так танцевать. Но этого достаточно, чтобы меня снова пронзила боль. Я знаю, что слово на «н» проскальзывает и между их губ, как и у всех остальных.

Картер наклоняется к моему уху.

– С тобой всё в порядке?

Я почти забыла, что он стоит рядом со мной. Я обхватываю себя и поворачиваюсь к нему лицом. Видя мое выражение, он и сам меняется в лице.

– Всё в порядке, – заверяет он меня.

– Мне страшно, – шепчу я. Не может быть, чтобы он меня услышал. Мне кажется, что он читает по моим губам.

– Тебе нечего бояться. Всё нормально.

– Что происходит? – спрашивает позади нас Оден.

– Давайте сядем! – кричит Картер. Он не глядя хватает меня за руку, словно его рука всегда знала, как найти мою, и направляется к диванам. Он усаживает меня на низкий твердый фиолетовый диван. В этой части зала пусто. Полагаю, здесь нет других таких безумцев, кто мог бы купить билеты на это, а потом не смотреть.

Картер садится с одной стороны от меня, а Оден с другой.

– Что случилось? – кричит Оден.

Картер говорит у меня над головой.

– Ты видишь, что эти люди больше похожи на тебя, чем на нас?

Я зажмуриваюсь от того, насколько мне приятно слышать, как он говорит «нас». Мне сразу становится лучше, словно я не одна, и от этого мне хочется плакать, потому что, если бы я не была одна на той вечеринке в прошлые выходные, может, всё было бы иначе.

– Ты слышал слова песни и то, как они пели все вместе?

Наконец, Оден произносит:

– Ой!

Картер кивает. Его челюсти сжимаются, когда он фокусирует взгляд на сцене.

– Поэтому я и не хотел идти сюда. Дело не только в дерьмовой музыке.

Он встречается взглядом со мной, и его лицо смягчается.

– С тобой всё в порядке, – успокаивает он меня. – Я пойду принесу тебе воды.

– Не воды. Пива. «Дос Экуис».

Он пытается побороть улыбку, но та побеждает.

– И мне, – неразборчиво бормочет Оден позади меня.

– Вы совсем с ума сошли, если думаете, что я принесу вам еще алкоголя. Я принесу вам воды.

– Кайфоломщик! – кричит ему вслед Оден, а потом поворачивается ко мне. – Знаешь, Куинн, я никогда не понимал, почему белые люди так упорно борются за возможность произносить это слово. Я вообще не понимаю, что в нем такого привлекательного. – Он смотрит в стену напротив нас, на пустые диванчики и приглушенные лампы.

– Я тоже.

– Я знаю по личному опыту, что есть места, где это слово всё еще произносят с ненавистью.

Я хмурю брови.

– Что значит, ты знаешь по личному опыту?

– Мои родители родом из маленького городка в Восточном Техасе. Та еще глухомань. – Он смотрит на свои ладони, лежащие у него на коленях. – Когда мы гостим там, мне приходится выслушивать расистские речи членов своей семьи. – Наконец он поднимает взгляд на меня. – Совсем плохо всё было, когда президентом был Обама.

Мои брови взлетают вверх.

– Не сомневаюсь.

– Я не думаю, что белые люди должны произносить «дружелюбную» версию этого слова, зная, что где-то кто-то всё еще использует его для разжигания ненависти. Мне кажется нечестным, что каждый раз, когда темнокожие люди слышат это слово, им приходится гадать, оскорбляют их или нет.

Я смотрю на Одена, едва не плача.

– Ух ты, Оден.

– Что? – он со смущенным взглядом поворачивается ко мне.

– Спасибо! – Никто из моих белых друзей еще не видел меня так. Мне хочется купить ему подарок. Хочется обнять его. Черт, да мне хочется броситься к сцене, вырвать Оливию у Кендрика и прокричать ей в лицо, какой Оден замечательный. Ей бы так повезло, если бы она стала с ним встречаться.