Дни чудес - [127]

Он улыбается:

– Это фонари из моей мастерской. Наверное, они не такие мощные, как театральные, но свою работу сделали.

– Но почему? Почему вы нам помогли? Вы ведь не…

– Не театрал? Несколько лет назад я видел здесь какого-то юмориста, не такой уж я отсталый. Ну да, честно говоря, это не моя стихия.

– Так почему? Зачем вы это сделали?

Он со вздохом опирается о пульт.

– Потому что Кэллум попросил меня помочь ему, – признается он. – Он впервые меня о чем-то попросил. Надо было помочь, верно? Ты встречалась с его отцом? Не с бывшим мужем Керри, а с настоящим отцом? – (Я качаю головой.) – Ну и не надо. Он придурок. Как и бывший муж Керри, но не говори ей, что я так сказал. Этого парня всю жизнь окружали придурки. Ему не нужен еще один. Толком не знаю, что с ним не так, но знаю, что это разбивает сердце его матери. А он хороший парнишка – пусть даже ничего не смыслит в машинах. Он говорил тебе, что получил письмо от какого-то мужика с комиксами, с которым познакомился тогда в Бристоле? Видимо, тот мужик организует собственную фирму и хочет, чтобы Кэллум прислал ему образцы своих рисунков с подходящим текстом.

– Блин! Кэллум хотел, чтобы я написала текст.

– Он упустил свой шанс, да?

– Угу.

– Этот парень – все ему дается с усилием. Он считает, что ни к чему не может приспособиться. Может, так и есть. Но это ведь хорошо, разве нет? Если посмотреть, куда движется мир, то те люди, которым трудно приспособиться, и добиваются успеха, а не жирные придурки вроде меня.

– Совсем вы не жирный, вы замечательный, – говорю я. – Спасибо, что помогли нам.

– Не за что. Надеюсь, у нас получилось. Не сдавайся!

– Постараюсь. То есть приходится.

Я вижу идущего к нам Кэллума. Он прижимает к себе две огромные лампы, его футболка заляпана маслом и сажей, волосы всклокочены. Он как оживший снимок с фотосессии бойз-бэнда. Джо с улыбкой отходит и, нырнув под стол, делает вид, что ищет что-то в большом ящике с инструментами. Я подхожу к Кэллуму, и он смотрит на меня большими печальными глазами:

– Привет.

– Привет.

– Прости, – говорит он. – Прости за то, что я сделал.

– А что ты сделал? – спрашиваю я. – Ты имеешь в виду, отшил меня, послав эсэмэску? Как раз в тот момент, когда был мне так нужен? – (Он опускает глаза и кивает; его лицо выражает такой стыд, что просто больно смотреть.) – Почему? Почему ты так сделал?

– Не знаю. Я… я испугался. И я подумал, что незачем тебе влезать в мои проблемы, у тебя своих хватает.

– Это мне надо было решать, а?

– Не знаю. Наверное. Просто ты…

– Продолжай.

– Ты заслуживаешь лучшего. Заслуживаешь кого-то сильного, кто в состоянии помочь. Мне невыносимо было смотреть, как тебе делается хуже, и не знать, смогу ли помочь. Но это эгоизм и слабость, и это дерьмово. Знаю, теперь ничего не исправить.

Я смотрю на него и думаю, что будет дальше. Думаю о том, в чем буду нуждаться. О том, какую неопределенность испытывала все лето. Все время, пока мы были вместе, я спрашивала себя, зачем провожу с ним время и стоит ли оно того. Но потом вспоминаю выставку комиксов и то, как мы помогали друг другу. Это казалось таким естественным, это не требовало усилий. Мы просто одаривали друг друга тем, что было нужно. Нас разъединяют те самые вещи, что стремятся разрушить нас обоих. В этот момент в толпе дружелюбных людей под светом автомобильных фар я думаю о том, что, пожалуй, мы справимся с ними.

– Тогда зачем ты все это делал? – спрашиваю я. – Если считал безнадежным. Зачем суетиться?

Наконец он опускает фонари на пол и подходит ко мне чуть ближе:

– Я недостаточно хорош. А ты очень хорошая. Ты лучший человек, которого я встречал в жизни и встречу когда-нибудь. Никогда не забуду это лето. Это то немногое, что у меня есть. По крайней мере, сегодня я доказал тебе одну вещь. Ханна, когда тебе понадобится помощь, я буду стоять в темноте и светить. На это меня хватит.

Из фойе доносятся еле слышные звуки музыки. Они почти неразличимы из-за шума в зале, и я не узнаю мелодию. Но в ней чувствуется заводной ритм. Сильный ритм. Бом, бом, бом. Бас настолько низкий, что я ощущаю его в своей груди. Я скорее чувствую его, чем слышу.

– Дурачок ты, – вздыхаю я. – Репетировал эту речь?

– Да, – признается он. – Недели две. Я подготовил и другие, но эта лучшая.

– Правда? Эта лучшая?

– Я не писатель, – говорит он.

На миг Кэллум отводит взгляд, смущенный доверительностью нашего разговора. Но он по-прежнему грустный, очень грустный и потерянный. А еще раздражающе милый. Совершенно по-дурацки.

– Тебе нужен провоцирующий случай, – говорю я.

– А?

– Провоцирующий случай. Твоя героиня – она не может впасть в депрессию без причины. Во всяком случае, в комиксе. С ней должно что-то произойти. Что-то ужасное. Знаешь, Бэтмен и его партнеры, Сорвиголова и его взгляд. Она должна стремиться к отмщению.

– Правильно, – говорит он. – Мне следовало об этом подумать.

– Следовало.

– Тот мужик из «DC»…

– Я знаю, Джо сказал.

– О-о!

– Вот почему ты все это сделал? Потому что хотел, чтобы я написала твой чертов комикс?!

На миг он ошарашен, по-настоящему напуган, словно сейчас рухнет весь театр и весь мир вокруг. Но потом, не сдержавшись, я расплываюсь в лукавой улыбке. Не могу не улыбаться, глядя на него.