Дни, что нас сближают - [102]

Работа с отцом Агапием поначалу шла довольно туго. С глазами у него действительно было что-то неладно: веки были и вправду словно обожженные, однако видел отец — дай бог каждому. Он раскричался, стал размахивать кизиловой дубинкой, пригрозил нашим даже милицией. Тогда они вытащили две бутылочки виноградной крепкой, и после глотка-другого он так успокоился, что в конце концов не только вручил им козла для временного пользования, но еще и спел «Ой, Йордане».

Наибольшие трудности и неудобства выпали на долю второй, добралыкской, группы. Они связались с местными охотниками, пытаясь добром выпросить у них двух из пяти тамошних козлов, но представители добралыкской общественности вспомнили, что во время оно была у них с нами какая-то тяжба, и отказали: нет, нет, и все тут! Тогда нашим пришлось получать то, что нужно, явочным порядком. Присутствовавший при этом козопас был обезоружен обещанием принять его в охотничье общество.

Из контактов с лилковским свояком почти ничего не вышло: по каким-то там причинам его слово уже не имело прежнего веса, так что наш посланец приволок домой одного-единственного козла.

Но так или иначе производителей набралось достаточно, и все — бородатые ветераны, отличавшиеся друг от друга не только внешностью, но и характером.

Выменянные на табачную рассаду бачковские козлы выглядели после дороги довольно жалко: шофер, который их вез, гнал машину, поворотов, притом весьма крутых, хватало, так что животным при перевозке здорово досталось от обитых железом бортов грузовика. Один козел был среднего возраста, бородатый, другой — трехлеток, вроде бы его внук. Самого дикого нрава оказался приведенный на веревке из Красных Скал монастырский козел. Он был подозрителен, глядел исподлобья и не давал к себе подступиться.

Сильное впечатление производил также один из двух добралыкских козлов. У него была каштановая борода с белыми вкраплениями и длинная, словно ряса, шерсть до самых копыт. Второй добралыкский козел с обломанным рогом семенил за первым на почтительном расстоянии — точь-в-точь служка за священником.

С наибольшим трудом был доставлен лилковец. Привязанный к седлу общественного мула, он то ли не хотел плестись у него в хвосте, то ли его не устраивала скорость мула — во всяком случае, недоуздок выворотил шерсть на козлиной шее, и когда его отвязали,, шерсть продолжала дыбиться и придавала ему угрожающий вид. Был он пестрый, с белыми прядями на груди, к тому же оказался невероятным гордецом и держал голову выше всех, за что его тут же окрестили Гвардейцем.

Мы были довольны успешным проведением операции, а некоторые заявили даже, что если б мы всегда были такими сплоченными, то не дошло бы до закрытия пекарни, кооперации, бани и школы. И тогда из села не сбежала бы вся молодежь. К таким-то вот выводам привела охота за козлами-производителями.

Козлов отправили на ночлег — каждого взял домой тот, кто его привел. Позаботились, чтобы они были хорошо накормлены. Причесали лохматого лилковца. И впервые за много дней уснули спокойно.

Следующее утро началось в бодром темпе. При первом же окрике козопаса улицы заполнились устремившимися к сельской площади взволнованными козами. Запах козлов уже достиг чуткого обоняния наших вдовиц, и они нетерпеливо постукивали копытами.

Козлов отвязали, пустили в стадо. Но вместо того чтобы поспешить исполнить свой долг, они остановились как вкопанные и стали глазеть друг на друга. Козопас поднял герлыгу и — кого криком, кого взмахом — расшевелил стадо. Тут все восемь козлов вдруг бросились бежать, и каждый старался вырваться вперед. Проворней всех оказался монастырский — он повел стадо, но не прошел и пяти шагов, как его настигли остальные. Они налетели на него, вытолкали, и на его месте уже стоял лилковец. Но и этот ненадолго. Объединившиеся соперники напали на него с таким остервенением, что Гвардеец взлетел в воздух, а возвращаясь на землю, сел верхом на какую-то юную козочку; та подпрыгнула, завопила — и началась свалка. В этот момент впереди оказался добралыкский «священник» в шерстяной рясе. Выдвижение его вызвало ожесточение остальных козлов. В рядах нападающих оказался и «служка», вроде бы смирный второй козел из Добралыка; он так ударил, — очевидно, по праву односельчанина, — что из шерсти «священника» вылетел, словно цыпленок, здоровущий клок, шкура была распорота, из раны брызнула кровь.

Козы отшатнулись. Козопас пытался навести порядок своей герлыгой, но она застряла в рогах борцов и треснула. Мир воцарился лишь с появлением Минчо Фельдшера. Он научно разъяснил, что не надо мешать козлам мериться силами. Потому что это не обычная драка, а выбор сильнейшего — сильнейший станет вожаком и первый покроет козу, которую захочет, козлята от такого отца достигнут максимального живого веса. Подобный выбор, закончил Минчо, этот закон матери-природы, и нельзя мешать его осуществлению, потому что вмешательство в законы природы может привести к большой неразберихе.

Минчо послушались. Предоставили козлам бодаться, и сражаться, и побеждать в борьбе. На какое-то время верх взял высоченный лысый козел с белой звездой на лбу, но коренастый, проворный и злой соперник, не дрогнув перед этой звездой, чуть не сломал ему шею. Вскоре у монастырского отлетели рога, но он дрался и без них. Упершись крепкими ногами в землю, он не уступал, и в его округлившихся, налитых кровью глазах горела мрачная решимость победить или умереть. Дьявольская сила этого взгляда заставила противника отступить — сделав последнюю робкую попытку переломить ход поединка, он бежал.