Дневники, письма. Воспоминания современников - [205]

Мы никогда не ссорились в расхожем понимании этого слова – скандалы, упорное многодневное молчание, или, верх распущенности, битье посуды. Были просто обиды, связанные с непониманием друг друга. Поводы самые разные. Моя главная обида: неожиданно Володя скажет: «Как ты могла сказать такое…?» Я-то уже не помню, говорила ли, или уверена, что не могла «такое» сказать. Даже задохнусь от обиды. Володя вскоре: «Ну ладно, не обижайся, так, знаешь, что-то смутно на душе, вот и ищешь выход». Притом заглаживал «конфликт» всегда Володя, даже тогда, когда виновата была я. Лаской, вниманием, добрым словом он показывал, что меня понимает, что другого и не могло быть, и чтобы я не страдала за свой поступок или высказывание. Думаю, редко кто на такое отношение способен.

Я же Володю часто обижала своими замечаниями по поводу его не очень корректного, с моей точки зрения, общения с собеседниками на встречах или по телефону. Володя не любил, когда я вмешивалась, с его точки зрения, не в свое дело, «позволь мне самому решать, как разговаривать!». И я позволяла. Но это его, видимо, тоже не устраивало.

– Ну, какие у тебя сегодня ко мне претензии?

– Никаких. Ты сдержан был даже тогда, когда следовало бы дать волю чувствам.

Он доволен. Ему, почему-то было важно мое мнение, и это меня, с одной стороны, удивляло, с другой – радовало.

Володя не любил, когда его отвлекали во время работы.

Я же, чуть проблема, бегу в кабинет. «Лена, не отвлекай, сделай так, как считаешь нужным» или «Не забивай мне голову твоими школьными делами, когда я пишу».

Он всегда что-то обдумывал, и его слух не воспринимал нашу с Ирой болтовню.

– Володя, а твое мнение?

– Что? Я не слышал, расскажите снова, пожалуйста.

– Слишком долго придется повторять.

И это было не обидно, а трогательно, так как повторялось постоянно и одинаково.

Володя ценил время, по возможности, избегал всего, что отвлекало его от письменного стола. Но если наше хозяйство требовало, он мог целый день посвятить ему. Тогда смеялся: «Сегодня я твой личный шофер». Я в магазин, а он ждет у входа. В магазине всегда терялся, не знал, что делать, его обязательно затолкают, оттеснят от прилавка. И за границей он избегал посещений магазинов. Зайдет, сразу потратит все деньги на одну дорогую покупку и сувениры родственникам, и все. Правда, любил бродить по барахолке Клязьминского рынка в поисках запчастей для своей «двадцать первой» «Волги». В магазине было трудно что-то найти. А здесь – море-разливан-ное. Купит какую-нибудь деталь и рад, мысленно прилаживает ее в нужное место, а главное, всем видом старается обратить мое особое внимание на удачную покупку. За машиной Володя ухаживал сам: ремонтировал, менял детали, чистил от ржавчины, отмывал от грязи и пыли.

Деньги никогда не были в нашей семье предметом ссор или споров. Издательства и редакции переводили гонорары ему на сберкнижку. Он перекладывал большие суммы на мою, и дальше их судьба его абсолютно не интересовала. Володя никогда не спрашивал, куда и на что я трачу деньги, не просил рассказать о сделанных покупках, а если я пыталась узнать его отношение к очередному приобретению, он говорил с досадой: «Хорошо, хорошо, потом обсудим. Не отвлекай».

Володя очень часто выступал по приглашению разных организаций. Естественно для него – бесплатно. И когда узнал, что некоторые писатели брали какую-то путевку от Союза на выступление, а потом получали за это деньги, да еще выговаривая более высокие расценки, Володя не только был возмущен, но ему даже стало противно.

Мы никогда не брали денег взаймы. Если не хватало на задуманную покупку – не покупали.

Когда Володя лежал в больнице с инфарктом, мне позвонил Леонид Максимович Леонов и предложил материальную помощь в тайне от Володи. «Елена Владимировна, возьмите у меня сколько Вам нужно денег, я Вас очень прошу. А Владимиру Алексеевичу не говорите». Я, конечно, отказалась, чем очень порадовала Володю, хотя на тот момент нам они не были бы лишними.

Последние годы Володя особенно много работал, как будто чувствовал, что может не успеть закончить задуманное. Позади был инфаркт и инсульт, в настоящем – ужасающие головные боли, постоянный звон в голове, скачки давления. Я уговорила его поехать отдыхать в санаторий «Марьино». Там мы жили как бы инкогнито, никому не говорили, что Володя писатель, чтобы избежать ненужного внимания. Выполняли все предписания врачей, соблюдали режим, но каждый из нас имел еще и свое увлечение. Володя – шахматы и бильярд, я – волейбол. И если я никогда не подходила к шахматному столу, то Володя всегда сидел на скамье в спортзале и болел за меня. На каждый мой удачный удар он реагировал очень бурно, вскакивал, кричал, хлопал в ладоши. Это меня смущало, я просила его болеть тихо и молча, но у него этого не получалось.

Когда мы уезжали, нас вышло провожать человек пятнадцать. Одни жалели, что уезжает такой прекрасный шахматист (и это верно), другие – отличная волейболистка. После этого отдыха Володя категорически заявил: «Теперь мы всегда будем так отдыхать. Хватит работать на износ!» Это было за четыре месяца до его кончины, причиной которой стало обширное кровоизлияние в мозг.