Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [77]
«…серый костюм с шелковой подкладкой из импортной ткани — за 115 рублей, синий стеганый костюм на шелковой подкладке — за 125 рублей, синий шевиотовый костюм с меховым воротником и манжетами из темной норки, на шелковой подкладке — за 245 рублей, костюм в английском стиле на шелковой подкладке, с плиссированной юбкой — за 135 рублей. Он также перешил костюм — пришил новый мех, новую прокладку и сделал пройму побольше — за 40 рублей. Кроме того, он перешил старый костюм Ольги Николаевны для Марии — за 35 рублей, сшил длинное пальто из льняного полотна ручной выделки — за 35 рублей, удлинил две юбки, купив для этого еще немного ткани, удлинил и расставил 3 юбки и сделал для них новые подкладки — за 40 рублей, перешил 4 жакета с увеличением размера и удлинением рукавов — за 40 рублей, переставил новые пояса на двух юбках и расставил юбки — за 15 рублей, перешил костюм для верховой езды старшей сестры — пиджак, юбку и бриджи — за 50 рублей, починил куртку — за 7 рублей»[626].
В последнюю неделю Великого поста 1912 года семья отправилась на юг в Ливадию, чтобы провести свою первую Пасху в Белом дворце. Они прибыли в еще холодный и заснеженный Крым во время, отведенное для религиозного созерцания и размышления, когда в церкви простаивают долгими часами в бесконечных молитвах перед иконами, озаренными горящими свечами. Дети в эти предпасхальные дни были заняты раскрашиванием и украшением десятков сваренных вкрутую яиц, которыми традиционно обмениваются, чтобы отпраздновать Воскресение Христа. В Великую субботу — в день, когда по всей России звонили колокола и верующие заполняли церкви до отказа, — девочки были одеты в траурные одежды, как это было принято на последней большой службе, которая длится за полночь, когда печаль наконец рассеивается под радостные восклицания: «Христос воскресе!» Несмотря на ранний час, все домочадцы разговлялись вместе после длинного Великого поста, устроив большой пир в Белом зале. Главными блюдами были два сладких пирога, которых все с таким нетерпением ожидали после длительного периода воздержания: кулич, щедро политый глазурью, испеченный с миндалем, цукатами из апельсиновой корки и изюмом, и пасха, великолепная сладкая смесь из всего того, что благочестивые верующие не ели уже в течение нескольких недель, — из сахара, масла, яиц и творога.
Каждую Пасху, с тех пор как они были женаты (кроме времени Русско‑японской войны 1904–1905 годов), Николай от себя лично дарил жене изысканное пасхальное яйцо Фаберже, из которых уже составилась целая коллекция. Начало этой традиции положил еще его отец в 1885 году, когда Мария Федоровна получила от него в подарок свое первое яйцо Фаберже. На эту Пасху сын Фаберже Евгений лично доставил подарок для Александры в Ливадийский дворец[627]. Его впоследствии станут называть «Яйцо царевича», поскольку за внешней оболочкой из темно‑синего лазурита, покрытого золотой сеткой с цветами, амурами и имперскими орлами, был миниатюрный портрет Алексея, инкрустированный бриллиантами. На второй день Пасхи семья собралась в Итальянским дворике для церемонии приветствия войск — в Ливадии они были представлены экипажем «Штандарта» и офицерами царского конвоя. Пока Николай обменивался традиционными тройными поцелуями и приветствиями, Татьяна и Ольга помогали раздать расписные фарфоровые пасхальные яйца, которые императорская чета дарила каждую Пасху[628].
Всякий раз, когда она бывала в Крыму, Александра непременно старалась посетить расположенные здесь санатории для больных туберкулезом, которые находились под ее личным патронажем. Два из них — военный и военно‑морской госпитали на территории императорской усадьбы в Массандре — были построены и содержались на средства из собственного приданого императрицы. Кроме них, был создан также санаторий имени Александра III в Ялте, рассчитанный на 460 пациентов, который был открыт императрицей в 1901 году. Забота о больных всегда являлась одним из немногих социально приемлемых видов деятельности для принцесс королевской крови, и Александра твердо решила, что ее дочери должны продолжить эту семейную традицию. Елизавета Нарышкина была несколько обеспокоена, что детей приводили к пациентам с туберкулезом на последних стадиях болезни, когда они очень заразны. «Безопасно ли, мадам, — спросила она императрицу, — для маленьких великих княжон, чтобы люди на последних стадиях туберкулеза целовали им руки?» Ответ Александры был однозначным: «Я думаю, что детям это не повредит, но уверена, что это оскорбит чувства больных, если они подумают, что мои дочери боятся инфекции». Дети, конечно, любили Ливадию, но она хотела, чтобы они также научились «понимать, что за всей этой красотой есть и печаль»
