Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [141]
После того как в Петрограде ситуация обострилась, возобновилось обсуждение эвакуации семьи. 4 июля до Елизаветы Нарышкиной дошли слухи о том, что «группа молодых монархистов разработала безумный план: отвезти их ночью на машине в один из портов, где их будет ждать английский пароход». Но она боялась «повторения Варенна» — попытки бегства свергнутого Людовика XVI, его жены и семьи в 1791 году, которая закончилась арестом и казнью короля и королевы[1281].
Учитывая возможность большевистского переворота против Временного правительства тем летом, Керенский (уже избранный на пост премьер‑министра), которого беспокоили заговоры с целью тайно вывезти Романовых из страны, приехал в Александровский дворец повидаться с Николаем. Поскольку радикальные элементы в Петроградском Совете могли попытаться взять штурмом дворец, он сообщил Николаю, что царскую семью «отправят скорее всего на юг, учитывая близость Царского Села к столице, где обстановка напряженная»[1282].
Как понял граф Бенкендорф, Керенский полагал, что «было бы разумнее для Его Величества и его семьи… поселиться где‑нибудь в глубинке, подальше от заводов и гарнизонов, в загородном доме какого‑нибудь землевладельца»[1283]. Они обсудили возможность поселиться в имении великого князя Михаила в Брасово, под Орлом, в 660 милях (1060 км) к югу отсюда. Но вскоре выяснилось, что местные крестьяне были настроены враждебно[1284]. Были даже разговоры об отправке семьи в Ипатьевский монастырь в Костроме. Николай и Александра все еще не оставляли надежды поселиться в Крыму, поскольку его мать и сестры со своими семьями теперь жили там. Но Керенский считал, что об этом не могло быть и речи, поскольку будет невозможно проделать весь этот путь на поезде через охваченные политическим движением промышленные города центральной России[1285].
«Мы все думали и говорили о нашей предстоящей поездке, — писал Николай 12 июля. — Непривычно думать об отъезде отсюда после 4 месяцев заключения»[1286]. На следующий день он начал «тайком складывать свои вещи и книги», все еще лелея надежду на Крым, где он «мог жить, как цивилизованный человек»[1287]. Как оказалось, у Керенского были планы отправить их вскоре после дня рождения Алексея, но теперь, хотя Романовы этого еще не знали, он рассматривал иные, совсем другие варианты[1288].
А в дворцовом саду, не ведая об этом, дети с удовольствием пробовали свои первые домашние овощи и учились косить сено. Было очень жарко, и Алексей забавлялся тем, что брызгал на девушек водой из водяного насоса. Они были не против. «В саду так хорошо! — рассказывала Татьяна подруге Зинаиде Толстой. — Но еще лучше, когда идешь в глубь леса, туда, где он совсем дикий, и можно бродить по тропинкам и так далее… О, как я завидовала, когда прочитала, что ты видела дредноуты «Александр III» и «Прут». Вот по чему мы так скучаем: ни моря, ни кораблей! Мы настолько привыкли проводить почти все лето на воде, в шхерах, по‑моему, нет ничего лучше. Это было самое лучшее и самое счастливое время: все‑таки мы бывали в плавании девять лет подряд и даже раньше, когда мы были еще совсем маленькими; и теперь так странно — вот уже три года не бывали у воды. Совсем по‑другому себя чувствуешь летом, ведь мы жили в Царском Селе только зимой и иногда весной, пока не уезжали в Крым. Сейчас липы в полном цвету, и запах такой дивный»[1289].
В середине месяца семья всерьез занялась упаковкой вещей к долгожданной поездке на юг. Но затем, в пятницу 28 июля, Николай с негодованием записал:
«После завтрака мы узнали от графа Бенкендорфа, что нас отправляют не в Крым, но в один из отдаленных провинциальных городков в трех или четырех днях пути на восток! Но где именно, не говорят — даже комендант не знает. А мы‑то все рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!»[1290]
В течение двух следующих дней, когда все в спешке собирали вещи, которые хотелось непременно взять с собой, было все еще не ясно, куда именно их отправляют. 29‑го в конце концов исчезла и последняя надежда, когда им сообщили, как рассказывал Пьер Жильяр, что «мы должны обеспечить себя теплой одеждой». Он был в смятении: «Значит, нас повезут не на юг… Какое разочарование!» Им велели готовиться к тому, что поездка займет дней пять. Николай вскоре все понял. Пять дней пути на поезде означало, что их везут в Сибирь[1291].
Отъезд семьи был назначен на 31 июля, и тем, кто оставался с семьей, предстояло решить, согласны ли они следовать за ними в совершенно неопределенное будущее. У Пьера Жильяра не было никаких сомнений в том, в чем состоят его обязанности. В письме к своей семье в Швейцарию 30 июля он объяснил: «Я обдумал все возможные пути развития событий, и меня не пугает то, что меня ждет. Я уверен, что должен идти до самого конца… с Божьей помощью. После того как я делил с ними счастливые дни, разве не должен я разделить с ними и тяжелые?»[1292] Фрейлины Трина Шнейдер и Настенька Гендрикова тоже были готовы поехать с царской семьей, а Иза Буксгевден должна была лечь на операцию и собиралась присоединиться к ним позже. Сидней Гиббс, который по‑прежнему не мог выбраться из Петрограда, рассчитывал поступить так же
