Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [142]
30 июля все постарались, как могли, отпраздновать тринадцатый день рождения Алексея. Александра попросила принести икону Богоматери Знамения из Знаменской церкви для специального молебна, вести его должен был отец Беляев. Это было очень волнующее событие, и все были в слезах. «Почему‑то было особенно приятно молиться перед ее святым образом вместе со всеми нашими людьми», — писал Николай, зная, что это, наверное, было в последний раз[1294].
Затем все домашние вышли в сад, чтобы сфотографироваться на прощание всем вместе, и Николай по привычке распилил еще немного дров. Он велел Бенкендорфу (который был слишком стар, и у него была больная жена, поэтому они оставались в Царском) разделить урожай овощей и дрова среди тех людей из прислуги, которые остались верными семье во время их заключения. Валентина Чеботарева послала в тот день Татьяне записку с поздравлениями по случаю дня рождения Алексея: «Что касается тебя, мое дорогое дитя, то позволь старой В{алентине} И{вановне}, которая так сильно любит тебя, мысленно осенить тебя крестным знамением и горячо поцеловать тебя»[1295].
Им было дано указание приготовиться к отъезду в ночь на понедельник 31 июля. Семья собралась в полукруглой зале внизу, около дальнего входа. Изысканный мраморный приемный зал выглядел как «зал таможни», как отметила горничная Анна Демидова. Ее привела в ужас та гора багажа, которую через два часа предстояло перенести к ожидающим грузовикам. К 3 часам мужчины, которые занимались погрузкой всего этого, смогли разгрести только часть этой горы. Все стали беспокоиться из‑за задержки с отъездом, который был запланирован на час ночи[1296]. Наконец все было погружено, но теперь пошли слухи, что их поезд еще даже не вышел из Петрограда[1297].
Все сидели, страшно уставшие, и ждали с замиранием сердца, а ночь все тянулась. Девочки много плакали, а Александра была чрезвычайно взволнована. Доктор Боткин всю ночь ходил от одной к другой с валерьянкой, чтобы успокоить их. Алексей все пытался лечь и заснуть, но в конце концов отказался от этой мысли. Измученный усталостью, он «сидел на ящике и держал на поводке своего любимого спаниеля Джоя», в то время как его отец ходил взад и вперед и без конца курил сигареты[1298]. Все с радостью согласились выпить чаю, когда его наконец подали в 5 часов утра.
Тайный план Керенского по эвакуации царской семьи был на грани провала. В течение ночи работники Николаевского вокзала в Петрограде, которые готовили состав, колебались, стоит ли выпускать его. «Всю ночь возникали трудности, сомнения и колебания. Железнодорожники задерживали перевод на запасные пути и сцепление, делали какие‑то таинственные телефонные звонки, слали какие‑то запросы»[1299].
Уже начинался рассвет, когда поезд, составленный из литерных вагонов и вагона‑ресторана Китайско‑Восточной железной дороги, прибыл на Александровскую станцию Царского Села, опоздав более чем на пять часов, и был поставлен на запасном пути в стороне от главного входа[1300]. Сама станция «была окружена солдатами и вооруженными отрядами», которые «выстроились по обе стороны дороги от дворца до станции, у каждого солдата в поясном патронташе по шестьдесят патронов»[1301].
К этому времени по Царскому Селу прокатился слух, что что‑то происходит, и на восходе солнца 1 августа тройному кордону охранников перед дворцом приходилось сдерживать «огромную толпу улюлюкавших и выкрикивавших угрозы людей», которые стремились в последний раз взглянуть на Николашку‑дурачка, когда его увозили[1302]. Примерно в 5:15 прибыли четыре легковых автомобиля. Было совершенно ясно, что провезти семью мимо толпы через главные ворота будет невозможно. Пришлось проехать через Александровский парк, чтобы доехать до западного конца станции.
Все в царском окружении пытались держать себя в руках при окончательном расставании с царской семьей, не говорили обычное «До свидания», а повторяли более ободряющее «До скорого свидания»[1303]. Царице, к ее великому сожалению, не разрешили попрощаться со всеми ее самыми верными слугами, особенно с пожилой гофмейстериной Елизаветой Нарышкиной, которая служила трем царицам. Но она послала ей записку: «Прощайте, дорогая матушка, нет слов, чтобы выразить, что я сейчас чувствую»[1304].
Только сейчас, когда Александра покидала дворец, Керенский, который во время их предыдущих встреч решил, что она «гордая и несгибаемая, абсолютно уверенная в своем праве управлять», впервые увидел в «бывшей императрице просто мать, которая тревожится и плачет»[1305].
Когда семья прибыла на станцию на машинах, окруженных конным конвоем драгун, им пришлось спуститься по промокшему песку железнодорожной насыпи, чтобы подойти к своему поезду. Он был замаскирован флагами и транспарантами, из которых следовало, что поезд входит в состав «миссии Красного Креста»[1306][1307]. Александра едва шла, она не смогла подняться на подножку, ее пришлось «поднимать с большим трудом, и она повалилась вперед на руки и на колени». Военный эскорт под командованием Евгения Кобылинского должен был ехать с ними и их ближайшим окружением в этом же поезде. Второй поезд для остальной прислуги и охранников ждал неподалеку
