Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [139]

Все дружно сплотили свои усилия, пытаясь создать как можно более обычную обстановку, насколько это позволяли такие ненормальные обстоятельства[1262]. Семья, казалось, спокойно приспосабливается к своей новой, весьма ограниченной предписанными рамками жизни. Один из молодых охранников сказал как‑то Елизавете Нарышкиной, как его поразило, что, «сойдя со своего пьедестала», император даже казался довольным такой жизнью, до тех пор, пока не нарушался его обычный режим и он мог совершать «свои прогулки и пить чай в пять часов»[1263].

Александра, которая все чаще погружалась в размышления о Боге, казалось, нашла особое утешение в уроках Закона Божьего, которые она давала детям. 23 апреля девушки, как и всегда, устроили настоящее празднование ее именин, когда все «арестованные», как говорил Николай, приготовили для нее какие‑то самодельные подарки[1264]. Ольга специально сочинила стихотворение:

К страданиям чужим Ты горестью полна,

И скорбь ничья Тебя не проходила мимо.

К себе лишь Ты одной всегда неумолима.

Всегда безжалостна и вечно холодна.

Но если б видеть Ты любящею душою

Могла со стороны хоть раз свою печаль –

О, как самой себя Тебе бы стало жаль.

И как бы плакала Ты грустно над собою[1265].

30 апреля Анастасия с радостью рассказывала Кате в письме, в которое были вложены несколько открыток для Виктора и других офицеров, что теперь, когда земля наконец оттаяла, «мы все вместе начали копать наш собственный огород… Погода сегодня замечательная, очень тепло, поэтому мы долго работали». Сестры сделали перестановку в своих комнатах наверху, чтобы приспособиться к изменившимся обстоятельствам: «Мы все сейчас сидим вместе и пишем в той же красной комнате, где мы все сейчас живем, поскольку нам не хочется переезжать из нашей спальни». Они прицепили качели на гимнастические кольца в дверном проеме, и «мы так здорово качаемся, что винты, наверное, долго не продержатся»[1266].

Пришел май, но погода все еще была холодная. В день, когда Николаю исполнилось сорок девять лет, пошел снег и подул холодный ветер. У Алексея снова болели руки, он опять лежал в постели, а у верной Елизаветы Нарышкиной был бронхит из‑за ужасного холода в неотапливаемом дворце. Как всегда внимательный, Николай пришел навестить ее, а Александра прислала букет анемонов, собранных в саду. Но 12 мая Елизавету должны были отправить на лечение в Екатерининский дворцовый госпиталь. Когда она попрощалась с Николаем, «у нас обоих было предчувствие, что мы больше никогда не увидимся. Мы много раз обнялись, и он непрестанно целовал мне руки»[1267].

Работа в саду оставалась единственным выходом для накопившейся энергии, и весь май они усердно пропалывали морковь, редис, лук и салат, поливали их и с гордостью наблюдали, как посаженная ими аккуратными рядами капуста — на 500 кустов — начала прорастать. Когда Николай, по‑прежнему одетый в солдатскую гимнастерку, закончил все огородные работы, он начал активно и целенаправленно вырубать сухие деревья и распиливать их на зиму. Уже было достаточно тепло, чтобы катать Алексея в гребной лодке на пруду возле Детского острова или ездить на велосипедах с дочерьми. У них было несколько собак — Джой у Алексея, Ортипо у Татьяны и Джимми у Анастасии и еще два котенка от той кошки из Ставки, которую Алексей подарил Ольге[1268].

Казалось, Николаю очень нравилось заниматься физическим трудом, работая до седьмого пота. «Отличная работа в огороде, — записал он 6 мая, — мы начали копать клумбы. После чая, вечерни, ужина и вечернего чтения — {я бываю} с моей милой семьей гораздо больше, чем в обычные годы»[1269]. «Трудно без новостей от дорогой Мама, — признался он, — но ко всему остальному я равнодушен»[1270].

Когда расцвела майская сирень, «аромат в саду был чудесный, когда сидишь у окна», — заметил Николай, девочки тоже наслаждались им[1271]. Анастасия радостно и оживленно рассказывала в письме Кате 20 мая, как им нравилось работать в саду.

«Мы уже многое посадили, пока в общей сложности шестьдесят клумб, но мы собираемся посадить еще. Поскольку нам сейчас нельзя так много работать, мы часто просто лежим и греемся на солнце. Мы сделали много фотографий и даже сами проявили пленки».

Но ей пришлось с горечью сообщить Кате, которая со своей семьей уже уехала из Царского Села на юг, что их госпитали вскоре закроют «и всем придется уехать, к моему великому сожалению».

«Мы часто думаем обо всех вас. Сейчас, когда я пишу это письмо, мои сестры сидят рядом со мной в комнате и пьют чай, а Мария сидит на подоконнике и пишет письма. Все они много разговаривают, и писать письмо трудно. Они передают вам тысячу поцелуев. Ты все еще катаешься на роликах? Хорошо ли вы устроились с матерью на новом месте? Я посылаю тебе веточку сирени из нашего сада, пусть она напомнит тебе о северной весне… Катя, милая, я должна заканчивать… Огромные приветы всем от нас! Да пребудет с вами Господь. Целую тебя так крепко, как я люблю тебя. Твоя A.»[1272]

Мысли всех сестер все чаще обращались к тому, о чем они так тосковали. «Сегодня довольно тихо, и я расслышала звук колоколов Екатерининского дворца, — рассказала Ольга подруге Зинаиде Толстой. — Как жаль, что мне нельзя хоть иногда сходить к «Знамению»