Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - [28]

После долгого размышления я решила распустить волосы по плечам. В юные годы я могла позволить себе причесываться, как девочка, а поскольку волосы у меня уж точно хороши — черные, густые, блестящие, чуть вьющиеся, — то я не считала нужным прятать их от людей раньше времени. Ну и конечно, естественным выбором стало платье из тонкого белого полотна — ничто не сочетается с черными волосами удачнее, чем белый наряд. Для моей стройной фигуры подошел бы стиль Древнего Египта, но для нынешнего события более подходил эллинский покрой с его струящимися, летящими складками.

По крайней мере, мне больше нет нужды скрывать грудь. Со смертью Береники необходимость в том отпала, и я могла позволить своему телу говорить за себя. Что касается груди, то даже на самый строгий взгляд в ней не было ни малейшего изъяна.

Закончив наряжаться, я представила в зеркале рядом со своим отражением облик Арсинои, обладавшей красотой в общепринятом представлении — той самой, о какой мечталось и мне.

Я подвинула зеркало, чтобы образ сестры исчез, и стала всматриваться в собственное отражение, пытаясь представить себя со стороны. И не испытала разочарования.

«Если бы я увидела эту девушку, — подумалось мне, — то непременно захотела бы познакомиться с ней».

Я пожала плечами, положила зеркало и принялась выбирать украшения. Может быть, это лучший вердикт, на который кто-либо мог надеяться: «Если бы я увидела эту девушку, то непременно захотела бы познакомиться с ней».

Теперь, когда мы в пышной церемониальной процессии двигались по широким улицам Александрии, я наблюдала за столпившимся по обе стороны народом. Шествие началось у дворца, проделало путь мимо усыпальницы Александра, мимо длинной колоннады Гимнасиона, мимо библиотеки, храма Сераписа, искусственного холма, где разбит парк Пана, мимо театра — мимо всех достопримечательностей нашего великого города. Огромная возбужденная толпа приветствовала нас радостными восклицаниями. Чтобы увидеть процессию, люди залезали на крыши, взбирались на колонны, оседлывали статуи. Мы двигались вслед за Дионисом и его винными мехами, и поджидавшие нас горожане уже были веселы и доброжелательны. Те самые люди, прежде готовые разорвать отца в клочья за то, что он не выдал им на расправу римского солдата, убившего священную кошку, теперь во всю мощь своих глоток выражали преданность и любовь к царю. Интересно, кому достанется их любовь завтра?

Далеко позади нас, обозначая конец процессии, шел человек, наряженный Геспером — вечерней звездой.

Наконец мы достигли места назначения — Стадиона, преобразованного в павильон, где и должны были происходить празднества. Над его открытым полем укрепили крышу, сплетенную из перевитых плющом и виноградными лозами жердей; ее поддерживали колонны в форме священного жезла Диониса. Яркий солнечный свет пробивался сквозь зеленые листья, когда мы вошли в пещеру бога, дабы слиться с ним в хмельном экстазе.

Вернее сказать, туда вошел мой отец. Как ярый почитатель Диониса, он ревностно искал единения с богом через вино. Пока все мы лишь пробовали на вкус новый сбор с виноградников Канопского рукава Нила, лучших в Египте, отец залпом осушил чашу. Потом, когда начались танцы — ибо актеры и музыканты вдохновлены Дионисом и их действо приравнивается к богослужению, — он словно бы вошел в транс: водрузил на голову священный венец из плюща, достал свою флейту и начал играть.

— Танцуйте! Танцуйте! — приказал он всем вокруг себя.

Египтяне повиновались, но римляне воззрились на него в недоумении.

— Я приказал: танцуйте! — потребовал царь и махнул своей флейтой в сторону одного из римских военных.

— Эй, ты! Деметрий! Танцуй!

Деметрий посмотрел так, будто ему приказали прыгнуть в малярийное болото.

— Я не танцую, — отрезал он, отвернулся и зашагал прочь.

— Вернись!

Царь попытался схватить складку его туники, но поскользнулся, и венок из плюща сполз ему на глаза.

— Ой!

Солдаты Габиния тихо ржали, а мне стало очень стыдно. Я знала, что во время Вакханалий подобное поведение считается нормой, но в ценящем достоинство Риме подобные оргии не в чести: по мнению римлян, это не священнодействие, а постыдный пьяный разгул.

— Вот почему его называют Авлетом — флейтистом, — произнес голос неподалеку.

Он принадлежал Марку Антонию.

— Да. Однако жители Александрии дали ему это имя в знак приязни, — натянуто промолвила я. — Они почитают Диониса и обычаи его чествования.

— Я вижу.

Он обвел жестом вокруг, указывая на толпу.

Мне показалось, что этот римлянин хочет противопоставить свое ханжество жизнелюбию и веселью других присутствующих, но тут я приметила, что он и сам не забывает прикладываться к серебряной чаше.

— По крайней мере, ты не считаешь, что египетское вино осквернит твои губы, — сказала я.

Он протянул опустевший кубок, и слуга тут же его наполнил.

— Вино у вас хорошее, — отозвался он, смакуя напиток. — Я очень люблю вино и стараюсь везде, куда бы ни забросила меня судьба, пробовать новые сорта. Я пил и хианское, и раэтское, и коанское, и родианское, и несравненное прамнианское.

Сорта вин он перечислял, как любящий отец имена любимых детей.