Дневники 1928-1929 - [207]

У Горького началось кровохарканье, и он уехал за границу. Говорят, ни один писатель не провожал его, и что последние его три статьи отказались печатать «Известия» и «Правда». Так окончилась «хитрость», которой он мог хвалиться весной прошлого года, все кончилось для Максима Горького…

1 Ноября. Солнечный теплый-растеплый день. Фотографировал капли утреннего тумана, сгущенного на ветках березы в большие капли, такие блестящие на фоне темных елей.

Самое большое богатство на свете — это если встретится кто-нибудь, расскажет, и в его мыслях узнаешь свои собственные, которые долго таил в себе, не смея себе самому дать в них отчет в опасении встречи с своим безумием. И вот их, самые запретные мысли, встречаешь в другом и потому, что это уж верно, это как закон: если я думал и ты это самое сказал, то есть непременно третий, кто силою этого самого живет и растет.

Вчера художник сказал, что в скором времени непременно люди от машин бросятся в природу, потому что природа живет настоящим.

Иван Петр, вернулся из Шепелева весь забинтованный: под ним в телеге взорвало 10 кило пороху, как жив остался!

Священник в Шепелеве отказался и сдал церковь, на о. Семена в Заболотье наложили 100 п. ржи, а он не сеял; не стал платить, и его увезли и т. п. и т. п. Внешняя картина очень напоминает 18-й год, но тогда грабеж оправдывался революцией: «грабь награбленное», теперь социалистическим строительством будущего. Тогда на каждом месте был убежденный революционер, теперь только исполнительный чиновник, а убежденных вовсе нет.

<Зачеркнуто: Мир в своей истории видал всякого рода грабежи, но таких, чтобы всякий трудящийся был ограблен в пользу бездельничающей «бедноты» и бюрократии под слова «кто не работает»… Противно думать об этом.>

Надо приготовиться к тому, что некоторое время кормиться писанием будет невозможно.

Сталин хочет сделать то, перед чем отступил Ленин. Вот вам, милый Троцкий, ваш термидор!

3 Ноября. Начинаю все приводить в порядок и обещаюсь каждый день к установленному порядку что-нибудь еще добавлять. Если день прошел без добавки — в следующий добавлять вдвое. Это обещание такое же крепкое, как не курить.

Этот маленький порядок, основанный на дисциплине воли (опыт с табаком), является выражением основного внутреннего порядка, ритма (мои календарные записи).

Рвачи (нар. название: революционеры).

4 Ноября. Разные человеческие существа в незаметных положениях обыкновенно исчезают из сознания, видишь и не видишь, а если и обратишь внимание на какого-нибудь кассира или почтового служаку, то обыкновенно ничего не поймешь в нем. Я в таких случаях всегда увеличиваю лицо незаметного, беру в представление ученого, художника, литератора, вообще знаменитость, с этим смотрю на человека в незаметном положении, рисуя себе, что это он знаменитость. Тогда — конечно, если есть что в лице — лицо его преображается, становится занимательным, как бы проявляется и — самое замечательное! — остается потом навсегда в твоем сознании.

С мужиками я так постоянно делаю, превращая их в воображаемые положения и тем находя в них их истинную сущность.

5 Ноября. Первое трудное дело в жизни — это жениться счастливо, второе, еще более трудное — счастливо умереть.

Середа. — А Коля Звягин говорит, что у них Среда.

Лисичкин хлеб.

В животике. Проглотила.

Клад поэзии. Жизнь старухи Варвары.

Не сама Варвара, а один художник, который близко ее знал, рассказал мне ее жизнь, и мой рассказ только скелет скелета, потому что Варвара — поэт, а художник словом не владеет, и я по его неумелым словам и тоже неумело рассказываю.

Один барин, может быть, князь, получил сифилис и заразил жену. Вскоре он умер, и жена его умерла, а дети попали в другую семью и росли с другими детьми, утираясь, однако, из осторожности родителей новой семьи разными полотенцами.

Наследственность у Варвары сказалась в падучей, у мальчика слабоумием. Варвара вышла замуж за деревенского священника, и тот вскоре тоже получил где-то сифилис и заразил жену, уже раз пораженную в самом зачатии. Лечиться священник не хотел, надеялся, — пройдет по молитве… Нет, не прошло, и он умер, заразив <3 нрзб.>. А хищники из крестьян мало-помалу, пользуясь припадками падучей, все растащили, и Варвара, когда ничего не осталось, оттого-то взяли ее детей, а она стала странствовать. Подвиг. Если ей надо было послать письмо, напр., из Москвы в Харьков, она сама шла в Харьков и так жила, ночуя в дровах, в ямах. Вся покрылась струпом и насекомыми, а все жила! В таком виде встретил ее художник и, пораженный ее поэтическими рассказами, устроил ее в Каляевку. Что особенно поразило художника — это множество птичек в рассказах. Варвара, куда бы она ни шла, где бы ни ночевала, везде были и пели какие-то чудесные птички. Раз было, художник воскликнул: «Да это же воробьи!» — «Ну, что же, воробьи, а разве плохо воробьи разговаривают? Вот было это Великим Постом, я на бревнах прилегла, а мороз был большой, мне было очень холодно сначала, а потом стало очень хорошо и тепло. За бревном был куст, прилетели воробьи на куст и стали между собой нежно разговаривать, и как хорошо они говорили, так мило, так душевно. Вдруг пришел плотник и стал меня гонять, и когда я разогрелась, увел меня в избу: так и не дали мне умереть под разговор птичек».