Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [49]

В нашей бригаде убыло из строя девятнадцать офицеров убитыми, ранеными, пленными и заболевшими. Для несения тяжелой разведочной службы осталось в нашем полку только четыре младших офицера, которым чуть ли не ежедневно приходилось выходить под выстрелы неприятеля, так как иначе нельзя было его обнаружить: японцы так осторожно себя охраняли и вместе с тем укрывались так тщательно, что наши дозоры и разъезды проходили мимо их расположения, заметив присутствие врага только тогда, когда на них сыпался град пуль с близкого расстояния.

К счастью, они стреляли плохо и причиняли нам мало урона. Еще труднее были ночные разведки, когда приходилось лазить на незнакомые крутые сопки, обыкновенно без проводников, так как китайцы отказывались показывать дорогу из боязни мести японцев. Можно было ежеминутно ожидать, что наткнешься на притаившегося чуткого врага; треск сломавшейся под ногами ветки, покатившийся камень, падение оступившегося, малейший шорох мог выдать разведчиков, а если удалось бы добраться благополучно до вершины, то опасность еще не миновала: предстояло на рассвете вернуться незамеченным к своим. Несмотря на трудность и опасность этих разведок, офицеры свыклись с необходимостью быть обстрелянными для обнаружения неприятеля и охотно вызывались идти на самые рискованные предприятия. Но особенным любителем ночных разведок был барон Корф, которого товарищи спрашивали в шутку: «Как же, вы сегодня не ночуете на сопках»?

От полковника Российского было получено известие, что во время рекогносцировки Фанзяпуцзы 30 июня генерал Ренненкампф был ранен в ногу с повреждением кости; убит штабс-ротмистр Цедерберг, тяжело ранен в живот есаул Власов, командир 2-й сотни 2-го Аргунского полка (он скоро умер), легко ранен подъесаул Поповицкий; пятнадцать казаков ранено, а сколько было убито — не сказано. Итак, разнесшийся 30 июня слух оказался справедливым, но тем более странно, что мы об этом узнали с такой быстротой из таинственного источника.

3 июля. Я считал, что в военное время офицеры не могут отлучаться от своих частей иначе, как по служебным делам или для поправления здоровья, поэтому я не смел и думать о возможности повидаться с моей женой, прибывшей в Маньчжурию уже с месяц сестрою милосердия в санитарном поезде императрицы Александры Феодоровны. Письма терялись или неделями валялись на этапах и в канцеляриях, пока не попадали на глаза кого-нибудь, случайно знающего адресата, который сам уже доставлял или посылал их дальше по назначению. Телеграфа у нас не было, и телеграммы посылались в конверте с платою за отправку по летучей почте на имя знакомого на одной из станций железной дороги. Когда поезд, где была жена, приходил в Ляоян, вести от нее я мог бы получить в одни-двое суток, а между тем ее письма шли до меня около трех недель, и столько же, если не больше, требовалось на доставку моих. Я воспользовался отправляемыми Заботкиным вьюками в Ляоян за провизией, чтобы послать с ними Пепино для личной передачи жене сведений обо мне и доставки мне свежих вестей от нее.

Вернулся с разведки барон Корф; он неприятеля не видел; китайцы говорили, что он отошел к Сыгоулину. Это выходило вроде кадрили: мы делали фигуру, выступали вперед — они отходили; потом это проделывалось в обратном направлении; разница только в том, что с каждой стороны из кадрили выбывало несколько кавалеров.

Генерал Любавин со 2-м Аргунским полком прибыл к месту нашего расположения и приказал нашему полку в составе пяти сотен идти на юг и стать биваком в десяти верстах впереди Сяосыря. Он сам должен был следовать за нами с аргунцами и нашей 3-й сотней. Ожидалось одновременно наступление Восточного отряда на Ляншангуан, отряда генерала Гершельмана, в составе шести батальонов и четырех скорострельных батарей, из Сихеяна на Фанцзяпуцзы и отряда из Бэнсиху.

Мы выступили в шесть часов вечера. Предполагая, что до места, назначенного нам для бивака, мы дойдем безостановочно, я предложил ротмистру Дроздовскому послать разъезд с урядником Матвеевым по дороге, уходящей влево за Сяосырем, которая, по имеющимся сведениям, соединялась с главной дорогой на Сыгоулин, немного далее того места, где мы имели перестрелку 1 июля. Я считал важным ознакомиться с нею, потому что она могла быть нам полезною, как при наступательном движении, так и при отступлении, для предупреждения обхода нашего левого фланга.

Неожиданно для нас командующий полком остановил отряд и приказал стать биваком на высоте за лесом у деревни Самяпу.

Дроздовский беспокоился, что разъезд Матвеева, не встретив нас, пройдет дальше и может нарваться на неприятеля. Я слышал стороною суждения другого сотенного командира, строго критиковавшего отправку мною разъезда, называя ее преступною прихотью. Характерные взгляды двух наиболее способных сотенных командиров: один находил, что опасно посылать разъезд, который может встретиться неожиданно с неприятелем и быть им захвачен или уничтожен; другой называл преступною прихотью требования исследовать незнакомую дорогу для военных целей.

До нашего выступления я послал письмо генералу Ренненкампфу с выражениями пожелания офицеров полка о скорейшем его выздоровлении и возвращении в отряд.