Дневник утраченной любви - [36]

Мною манипулировал пришелец. Дьявол принял облик молекулы. Дьявол «химичен».

* * *

Я берусь исполнять долг счастья. Один этап пройден: ко мне вернулся хороший характер, и это замечательно.

Мама не только подарила мне жизнь, она сделала больше: дала мне прекрасную жизнь. Любопытная, живая, внимательная, энергичная, стремительная, наделенная исключительной памятью, чувствительная к настоящему, она умела восхищаться и ликовать.

Теперь мой черед!

* * *

– На что ты потратишь мамины деньги? – спрашивает Брюно.

– Жду хорошую идею, но она не торопится.

Я не хочу, чтобы эти деньги мертвым грузом лежали на счете и смешивались с другими поступлениями. Я должен вычленить их из банальных цифр.

* * *

Чувства живут парами, как тень и свет, одиноких чувств не бывает.

Сейчас моя Печаль готовит еду моей Радости. Моя Ностальгия пригласила мою Веселость на танец, чтобы почтить старое доброе время, но Веселость надеется вскружить ей голову. Вера и Сомнение проводят медовый месяц в пустыне. Доверчивость и Страх под ручку прогуливаются под звездной ночью: если одна подворачивает ногу, другой ее поддерживает. Беззаботность дарит букет Беспокойству, а Отчаяние – если верить сплетням – попросило руки Надежды.

Мы глупим, пытаясь разделить их. Желая сохранить Надежду. Уничтожить Печаль. Посадить в карцер Сомнение.

Но без Сомнения Вера становится сначала нетерпимой, потом жестокой, а в конце концов – убийственной.

Без Грусти Радость так плохо осознает себя, что начинает распадаться.

Надежда без Отчаяния смахивает на глупость.

Не будем желать расторжения их уз, лучше постараемся найти свое место между этими напряженностями.

* * *

«Я тебя люблю».

* * *

Она никогда не говорила мне этих слов – ни громко, ни шепотом. Зачем, если все и так очевидно? В хорошую погоду возглас «Какая сегодня прекрасная погода!» есть не что иное, как сотрясение воздуха.

Я тоже ни разу не произнес эту фразу – это показалось бы мне нелепым. Доказательства любви дороже слов о любви. Оставим фразы лжецам или паникерам.

* * *

Не нужно портить любовь словами. Слова терзают, развращают, вводят в заблуждение, запутывают, преувеличивают, преуменьшают, разрушают, их произносят наивные люди, вульгарные типы, циники, трусишки, хитрецы, лентяи, мошенники и дураки.

Мы с мамой верили, что любовь – это драгоценный цветок, который охраняют почтительным молчанием, боясь, что ненадлежащие слова ранят его.

* * *

Пять недель в тишайшем Монреале, теплом городе с ледяным климатом. За два года Квебек стал заграничной страной, где я провел больше всего времени. Термин «заграничная» не вполне верен, я так привык к Квебеку, что он стал мне «своим».

Квебек являет собой чистый результат человеческого упрямства: строить города на враждебной земле, собирать в единый народ людей, приехавших со всех концов света, говорить на французском в Северной Америке. Чем выбивать на номерных знаках автомобилей фразу «Я помню», лучше бы писали «На нет и суда нет». Квебекцы парадоксальны: железная душа в пуховом анораке. История свидетельствует, что квебекцы агрессивны, упрямы, настойчивы (иногда излишне), а внешне жизнерадостны, приветливы и любезны. Они взращивают в сердцах скупое солнце своей географической широты, а потом делятся с окружающими, улыбаясь им.

У Соединенных Штатов сущность мужская, а у Канады женская. В США жизнь организуется вокруг так называемых мужественных ценностей – агрессивности, искушения жестокостью, любви к власти и победительному империализму. В Канаде в приоритете семейные ценности – собранность, гармония, пацифизм, забота о личностной состоятельности. Литература отлично это иллюстрирует: один из американских нобелевских лауреатов – Эрнест Хемингуэй, в Канаде премию получила Элис Манро.

Сейчас я репетирую здесь «Тайну Кармен» – текст, написанный для Опера Гарнье («Тайна Бизе») и превратившийся в настоящий спектакль благодаря Лорен Пенталь. Она – кладезь ума и энергии и управляет мною с помощью певцов и квебекского пианиста.

Я – не персонаж, а рассказчик, расследующий смерть Бизе: копаюсь в прошлом, размышляю о смысле его произведений, набрасываю портрет эпохи, предлагаю философские выводы.

Мари-Жозе Лор[18], роскошная гаитянская сопрано, с которой я делю сцену, сказала мне сегодня утром:

– Вы влюблены в голубой цвет.

Этот вывод она сделала после того, как две недели приглядывалась к моим рубашкам и костюмам.

Я удивился и покраснел. Меня смутила точность замечания: я непреднамеренно выбираю вещи всех оттенков голубого.

Отвечаю патетично, чтобы скрыть смятение:

– Цвет мистицизма.

Я думаю о чарующем меня голубом цвете фресок и алтарных образов работы итальянских мастеров. Однако инъекция истины подействовала:

«Мой голубой кролик…»

Я слышу нежный мамин голос.

«Мой голубой кролик…»

Так она называла меня только наедине…

Откуда взялся этот образ? Ни от кого другого я его не слышал, не встречал ни в книге, ни в фильме.

«Мой голубой кролик…»

Слова куют людские судьбы. Общеизвестно, что имена и фамилии освещают наши жизни и отбрасывают на них тени. Психоаналитики, работая с пациентами, объясняют им это, романисты долго думают, прежде чем назвать героев, но мы по непонятной причине не замечаем отпечатка, который оставляют поверхностные, брошенные на ходу фразы, похожие на бабочек-однодневок, с легким трепетом рассекающих воздух крылышками.