Дневник Серафины - [19]
Мама, барон и я разошлись по своим комнатам в обычное время. Только расплела я косы и собиралась снять платье, как входит Пильская.
— Панна Серафина, пожалуйте к барыне.
— Сейчас? Что-нибудь случилось? Пильская погрозила мне пальцем.
— Что это вы, барышня, вытворяете?
— Я?! Вам, верно, помстилось.
— Ну, ну, недаром барыня гневается.
— Я знать ничего не знаю.
— Ступайте, ступайте, — скороговоркой сказала она и шепнула на ухо. — И смотрите, ни в чем не признавайтесь, хотя я убеждена, что вы виноваты.
Напевая, вошла я к маме. Посреди комнаты стояла тетя и, завидя меня, воскликнула:
— Слушай, Серафина, ты не по летам коварна и хитра! Что же дальше-то будет?.. Как ты смеешь кокетничать с ротмистром?..
— С ротмистром? — все так же непринужденно-весело вырвалось у меня. — Право, тетя, это просто смешно.
— Ах, тебе смешно! — возмутилась она. — Я нарочно подговорила Пухалу прикинуться, будто он волочится за тобой. А сама за дверью стояла и подглядывала, какая замечательная актерка моя племянница… Ты en toute perfection[35] вошла в роль.
Голос у нее был сердитый.
— Но тетечка… — перебила я ее, — тебе показалось…
— Восемнадцать лет и уже такая кокетка…
Мама строго посмотрела на меня.
— Мама, неужели ты веришь этому?
— Я думаю, виной всему твоя неопытность и наивность, — сказала мама. — Не сомневаюсь: ничего дурного у тебя не было на уме, но, дитя мое, ты раз и навсегда должна запомнить: женский взгляд — опасное оружие и пользоваться им надо осторожно.
— Она совершеннейший бесенок! — воскликнула тетя. — Ее надо поскорей выдать замуж, иначе… посмотришь, что будет…
— Тетечка, миленькая, дорогая! — встав на колени и обнимая ее, говорила я. — Ведь ротмистр немножко… лысый… Как же может он мне нравиться? А ты говоришь, я с ним заигрывала…
— То-то лысый! — сердито оборвала меня тетя. — Однако шушукаться с ним и глазки строить тебе это не помешало.
Я поклялась ей никогда больше даже не смотреть в его сторону, и она меня простила.
Положение было довольно щекотливое, но забавное, и я почувствовала уверенность в своих силах. Мама закусила губы, я видела, что она не сердится.
Пожелав маме с тетей спокойной ночи, я удалилась.
Тетя осталась у мамы.
В смежную с маминой спальней гардеробную ведет дверь — совсем тонкая, — и Пильская, когда ей нужно, подслушивает оттуда. И вот, вбежав на цыпочках в комнатушку Пильской, я обняла ее, расцеловала и, растолковав, что у мамы с тетей непременно будет разговор обо мне, прокралась в темную гардеробную и приложила ухо к двери.
Они в самом деле заговорили обо мне. Сначала послышался тетин голос.
— Ты ведь знаешь, — начала она, — женщины в нашем роду очень рано созревают. Пора подумать о будущем Серафины. В этом злополучном пансионе она просветилась сверх всякой меры. Из ее слов и по глазам видно, что она жаждет блистать в свете, развлекаться, ей не терпится, что называется, наслаждаться жизнью. Надо ее замуж выдать, и чем скорей, тем лучше. Ты говорила, у ее отца матримониальные планы… Смотри, как бы он не — опередил тебя…
У меня бешено колотилось сердце. На минуту водворилось молчание. Слышно было, как мама вздохнула.
— Не стану скрывать от тебя… — после небольшой паузы сказала она. — Серафина ничего еще не знает. Во Львов я ездила с целью забрать ее из пансиона, хотя ей этого не сказала. Зачем будоражить девочку прежде времени? Так вот, наш добрый гений — дорогой, неоценимый барон… он любит Серафину, как родную дочь…
Тетя кашлянула. Наступило минутное молчание.
— Ты, верно, слыхала о молодом владельце Гербуртова, Заборова и многих угодий, — продолжала мама.
— Слышала мельком. — Тетя понизила голос. — Но он, говорят, не в своем уме…
— Неправда! Злоязычный поклеп! — перебила ее мама. — Выглядит он, правда, по причине слабого здоровья не очень авантажно. В детстве у него был небольшой горбик, но в заграничной лечебнице ему спину выпрямили, и теперь он ничем не отличается от прочих молодых людей. Осанка правильная, наружность приятная, хотя он бледноват немного. Умом он не блещет и для своих двадцати с лишним лет чересчур простодушен, но у него хорошие манеры, несколько миллионов капитала, имя знатное, и для такой егозы, как Серафина, он самый подходящий муж.
Барон уже переговорил с его дядей. Тот спешно хочет его женить, чтобы род не прекратился. Наши глупые барышни не оценили его, потому и отвергают… Им писаных красавцев подавай, а он, как я уже говорила тебе, очень наивен… Барон уговорился с его дядей, что они приедут в Карлсбад. И там как бы случайно познакомятся с Серафиной. Юноша, несмотря на слабое здоровье, d'une complexion tres amoureuse[36] и, конечно, не устоит перед Серафиной. А я велю ей быть благоразумной. Я считаю это дело решенным.
Тетя молчала.
— Ну что ты об этом думаешь?
— Не знаю, что и сказать тебе. Вряд ли он понравится Серафине. По слухам, наружность у него несколько… необычная. На один глаз он слеп, а другим едва видит.
— Это тоже вранье! — перебила мама. — Он попросту близорук, как и многие другие, вдобавок у него слабое здоровье и цвет лица неважный. Зато он добрый, славный юноша. И по-французски говорит очень бегло… Конечно, в обществе он не блистает… не светский лев. Но на что нам львы? — прибавила она. — Чтобы терзать нас… Краснобаи, вроде моего, с которым невозможно жить вместе, или умники, как твой, который шпионит за тобой и житья тебе не дает.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы.
Графиня Козель – первый роман (в стиле «романа ужасов») из исторической «саксонской трилогии» о событиях начала XVIII века эпохи короля польского, курфюрста саксонского Августа II. Одноимённый кинофильм способствовал необыкновенной популярности романа.Юзеф Игнаций Крашевский (1812–1887) – всемирно известный польский писатель, автор остросюжетных исторических романов, которые стоят в одном ряду с произведениями Вальтера Скотта, А. Дюма и И. Лажечникова.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.