Дневник Серафины - [17]
— Это верно, — согласилась она, — но по своему развитию ты совсем уже невеста.
Я не стала возражать.
— Поверь мне, — продолжала она, — ты несомненно будешь счастлива, если последуешь советам мамы, которая тебя бесконечно любит. Только не требуй слишком многого от судьбы и не забивай себе голову разными глупостями вроде любви, особенно когда речь идет о замужестве.
— Все мы, душечка, — продолжала она, — выходили замуж ради положения в обществе, и тебя ждет то же самое. Главное — не совершить мезальянс и чтобы муж не был тираном. Нам с твоей мамой не повезло, но для тебя мы постараемся найти такого мужа, который будет тебя боготворить и ходить перед тобой на задних лапках…
Не скрывая своей радости, я обняла тетю.
— А сердечко твое не занято? — спросила она.
— Кого же я могла полюбить? — сказала я со смехом. — Да я и не думаю об этом.
— А если полюбишь другого — зашептала она мне на ухо, — тоже можно быть счастливой, если действовать с умом. Мужа и возлюбленного в одном лице не бывает. Кто-то очень верно заметил: ножиком, которым затачивают перья, хлеба не отрежешь — и наоборот. Так вот муж — это ножик для хлеба, а возлюбленный — для чинки перьев.
Она обратила все в шутку, но мне ее слова запомнились.
Не знаю, почему разговор коснулся того, каким должен быть муж. По утверждению тети, самое большое достоинство мужа — глупость. Умный непременно хочет верховодить, а это невыносимо и к тому же несправедливо, ибо женщина создана, чтобы властвовать, — это истина, не чуждающаяся в доказательстве.
Меня интригует, что и папа, и тетя, заговаривая о замужестве, явно имеют в виду что-то определенное. Я чувствую это. Но, позвольте, у меня тоже есть свои условия, от которых я не отступлюсь!
Карета, шестерка лошадей, ливрейный лакей, дом в деревне и в городе. Летом поездка на воды. И никакой экономии на нарядах! Женщина, которая не имеет возможности одеваться, достойна сожаления…
Затем… полная свобода. Я хочу развлекаться и ревности не потерплю, потому что это смешно. Он должен быть богат, знатен… ну и, конечно, не калекой и не уродом, с которым стыдно показаться в обществе. Таковы мои непременные условия.
Но у мамы с тетей точно такой же взгляд на вещи, и я переняла его у них. Они не захотят, чтобы и я была страдалицей.
1 мая
Снова приезжал пан Опалинский. Он, сверх ожидания, всем нравится, но держится по-прежнему скованно, особняком, дичится, не принимает участия в общем разговоре. Несколько раз я поймала на себе его взгляд и стрельнула на него глазами, — выпустила приготовленный заранее заряд меланхолии. Он потупился.
Удивительное дело, он занимает меня больше, чем я его. Он точно запертая шкатулка, — так и подмывает открыть ее и посмотреть, что там внутри. Первой заговорить с ним неприлично, и потом, в гостиной всегда кто-то есть. Он не сказал мне еще ни слова. Несколько раз так получилось, верней, я подстроила, что он должен был приблизиться ко мне, но он с видимым испугом уклонился. Конечно, его можно понять: нас разделяет глубокая пропасть… но все-таки он эгоист и нуда! Ведь не убудет же его, если я позабавлюсь с ним, как дети с майским жуком…
Это сравнение я позаимствовала у Пильской.
Пожелтевшая от старости Пильская неравнодушна к графу. Смотрит на него в щелку, беспрестанно говорит о нем, словом, граф лишил ее душевного покоя. У нас так редко бывают гости, а на безрыбье, как говорится, и рак рыба.
— Не вздумайте, барышня, кокетничать с ним, — говорит она, — не ровен час сделаете его несчастным. Юноша он красивый и ни знакомых, ни родных у него нет, а у вас глазки разгорятся, начнете метать на него пламенные взоры и сразите наповал. — Мы с ней посмеялись. — Я долго живу на свете, — прибавила она, — и знаю по опыту: девичьи глазки бездействовать не любят.
Я постаралась рассеять ее подозрения, по сама перед собой не стану кривить душой: меня бесит его безразличие. Мама не спускает с меня глаз, словно опасается чего-то. Тогда зачем принимать его? Чтобы усыпить мамину бдительность, я всячески даю ей понять, что он мне не нравится. Я и в самом деле терпеть его не могу, ненавижу!.. Истукан бесчувственный! Вчера, кажется, — точно не помню — я нарочно уронила носовой платок и думала, он его поднимет, а он сделал вид, что не заметил. Мама с тетей тоже не одобряют эту его неотесанность.
Тетя пробудет в Сулимове весь май, и благодаря ей у нас веселей стало.
Не хочется дурно думать о тете, но все-таки это странно: стоит ей приехать к нам, как следом является ротмистр Пухала и торчит у нас до самого ее отъезда. Тетя питает к нему дружеские чувства, а граф, ее супруг, терпеть его не может. Они все время проводят вместе и постоянно шепчутся. Интересно, о чем они по целым дням болтают?
А вчера я видела в окно с веранды, как он целовал тете руку и выпустил ее, только когда я вошла в гостиную. А эти прогулки вдвоем в саду…
Мама сидит с бароном, тетя — с ротмистром, а мне впору снова в куклы играть. С мисс Дженни, кроме «Венфильдского священника» да Вальтера Скотта, ни о чем не поговоришь.
3 мая
Я пустилась на авантюру! А дело было так: мама велела мне пойти с мисс Бомберри погулять в дубраву. Какое я получаю удовольствие от этих прогулок, известно лишь одному богу да мне! Но всякий раз, когда они хотят спровадить меня из гостиной, тетя начинает говорить о пользе свежего воздуха. Ничего не поделаешь, кусая от досады ленточку от шляпы, я повиновалась.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы.
Графиня Козель – первый роман (в стиле «романа ужасов») из исторической «саксонской трилогии» о событиях начала XVIII века эпохи короля польского, курфюрста саксонского Августа II. Одноимённый кинофильм способствовал необыкновенной популярности романа.Юзеф Игнаций Крашевский (1812–1887) – всемирно известный польский писатель, автор остросюжетных исторических романов, которые стоят в одном ряду с произведениями Вальтера Скотта, А. Дюма и И. Лажечникова.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.