Дневник секретаря Льва Толстого - [101]

Николаев выразил сожаление, что идеи Генри Джорджа плохо проникают в сознание людей.

– Да, да, – сказал Л.Н. – Вот, например, мой зять, Михаил Сергеевич. Он – умный и в своем роде честный, благородный человек, и либеральный даже. Он понимает даже доводы Генри Джорджа, потому что не может идти против разума и логики. Но всё это проходит, не касаясь, мимо него, как какая-то только умственная задача… Но есть и такие, которые не хотят понимать. И им легче, чем ему. Ему труднее.

– Тебе скучно без винта? – спрашивает у Л.Н. Софья Андреевна уже после ухода Николаевых.

– Нет, даже напротив.

– Почему же ты играл там?

– Просто потому, что все сидят…

«Там» – это Кочеты. Вернувшись из Кочетов, Софья Андреевна утверждала, что Л.Н., живя у дочери, «эпикурействовал»: играл в винт, в шахматы и был весел… Толстой действительно не торопился уезжать из Кочетов, где ему было спокойнее и больше нравилось, чем в Ясной Поляне, и где он провел поэтому несколько лишних дней.

24 сентября

Утром Л.Н. сообщил мне, что вчера он положил куда-то, чтобы спрятать, свою записную книжку, «самую заветную», и забыл, куда именно девал ее.

– Знаете, в одной я записывал мысли, которые входят в дневник. Дневник мой читают – Чертков, Саша, а эта книжка самая заветная, которую я никому не даю читать. Везде переискал, и нет… Возможно, что она попала к Софье Андреевне.

– Там что-нибудь было?

– Да, конечно. Я писал откровенно. Ну, да ничего! Значит, так и нужно. Может быть, это на пользу.

С почтой пришли книги: в немецком переводе Шкарвана отдельными брошюрами работы Л.Н. «О науке», «О праве» и «Письмо к индусу», два тома профессора Томского университета И.А.Малиновского «Кровавая месть и смертная казнь» и огромная биография Толстого, составленная англичанином Моодом.

Я заметил, что письмо «О праве» появляется в печати впервые, так как в свое время его не согласилась напечатать ни одна иностранная газета, не говоря уже о русских, – до такой степени выраженные в нем взгляды расходятся с общепринятыми.

Л.Н. усмехнулся. Потом добавил о Шкарване:

– Переводят, значит, еще есть читатели.

Расспросил о Малиновском, которого я знаю лично.

– Значит, он против смертной казни?

– Да.

Прочел надпись на книге: «Льву Николаевичу Толстому, обличителю всякого насилия и, в частности, великого зла, именуемого смертной казнью, от автора». Я уходил уже из кабинета.

– Стараюсь не думать о последствиях своей деятельности, – произнес Л.Н.

– А они есть, конечно, – сказал я.

– Невольно нападаешь на них.

Утром я опять заходил в кабинет. Л.Н. говорил, что читал «Круг чтения».

– Какие прекрасные, сильные мысли о вегетарианстве! Я вспомнил, в Кочетах как-то раз подали на стол гуся, поставили около меня. И мне так это казалось дико! Я не мог себе представить, чтобы этот труп можно было резать, есть… Как сильно об этом сказано Плутархом! – И Л.Н. прочел мысль Плутарха: – «Вы спрашиваете меня, на каком основании Пифагор воздерживался от употребления мяса животных? Я, со своей стороны, не понимаю, какого рода чувство, мысль или причина руководила тем человеком, который впервые решился осквернить свой рот кровью и позволил своим губам прикоснуться к мясу убитого существа. Я удивляюсь тому, кто допустил на своем столе искаженные формы мертвых тел и потребовал для своего ежедневного питания то, что еще так недавно представляло собою существа, одаренные движением, пониманием и голосом».

Получил Л.Н. ругательное письмо от некоего Копыла. Никак не мог понять, чего Копыл требует от него. Просил меня разобрать это длинное письмо, но и я не в силах был ни прочесть его полностью, ни понять.

– Вот точно то же самое и я, – сказал, когда я передал ему свое впечатление от письма[43].

Один студент спрашивал: в чем основа художественного проникновения в чужую душевную жизнь?

– Очень просто, – сказал Л.Н., когда я передал ему содержание письма, – объяснение в том, что духовная сущность у всех людей одна.

В этом смысле я и ответил студенту. Но Л.Н. захотел дополнить мое письмо и стал мне диктовать свою приписку. Потом вдруг прервал диктовку.

– Нет, не выходит! Неловко вышло… Напишите ему вы то же самое. Вы сделаете это гораздо яснее и лучше меня.

Был посетитель: мулла Абдул-Лахим, бывший член 2-й Думы, пожилой, в белой чалме и шелковом халате. Его, вследствие интриг врагов, как он рассказывал, выслали на шесть лет в Тульскую губернию из Ташкента, где у него домик, две жены и восемь человек детей. В ссылке же он получает от правительства содержание – два рубля сорок копеек в месяц. Недавно в мусульманский праздник Байрам он читал Коран ссыльным черкесам и другим мусульманам, случайно оказавшимся в окрестных местах. Они собрали ему за это по двадцать копеек, и он был очень доволен. Абдул-Лахим – по-своему очень образованный человек: он знает арабский, персидский языки, Коран весь знает наизусть, чем очень гордится. Он просил посодействовать, чтобы ему разрешили побывать на каком-то мусульманском празднике в Туле, где много его единоверцев.

Во время верховой поездки Л.Н. говорил мне по поводу этого посещения:

– С каким трудом проникают в сознание религиозные взгляды! Еще молодые люди воспринимают их, а старые – ужасно трудно. Я сужу вот по сегодняшнему мулле: это же полная непроницаемость для религии! Он – политический, весь пропитан политикой. Всё хвалился, что знает наизусть Коран. А Коран ведь написан по-арабски, так что большинство, простой народ, мусульмане, не понимают его. Наш славянский язык все-таки понятен. И вот продолжается это ужасное дело – внушение людям разных суеверий. Особенно дети, дети…