Дневник. Продолжение - [7]

дрожит на языке – не точка, а отточье...

7 – 1 5 и ю л я

В ПАРИЖЕ

...Где плывёт Сен-Луи по столетьям, но ржавая баржа

уплывает вперёд,

где в апреле сто лет подают подоспевшую спаржу,

за желёзки берёт

допотопный шансон (что Монтан? – отправляйся подаль-

ше —

это зреет нутро) —

затаился Paris... без навязчивой фальши

самозваных утроб.

15 и ю л я

СЕРЁДКИНО

Называться Серёдкино – быть навсегда посреди.

Между этим и тем, дальним небом и ближней землёй.

В окруженьи всего, что родному дыханью сродни,

что никем не берётся и не выдаётся взаём.

Это мамино детство, далёкое, дальше звезды

над уснувшим селом, где у речки цвели по весне

голубые подснежники... Ведь – до ближайшей – езды

тыща лет...

Где Она и Она, несчастливых нас нет.

Жизнь земную пройдя до полуночи, дальше черты

половинной, увидеть из сумерек свет

нам бы только... Полночного леса черны

очертанья...

Серёдкино. Мамин рассвет.

16 и ю л я

ИЮЛЬСКИЕ ЦВЕТЫ Ван Гог. Подсолнухи

Г. Д.

1

Почти подсолнухи... Нисколько не Прованс.

Ван Гог в земле. Земля горит, сгорая.

Не думаю, что кто-нибудь про нас

припомнит ненавязчиво, коря и

изнемогая в засухе, жару...

Здесь выжжены подсолнечника лица...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На зимнем замерзающем пару

горячее предстанет небылицей.

2

Почти подсолнухи в стеклянной банке – дом

на краешке... Июль снимает жатву.

Крадущегося марева хитон

окутывает жизнь... Живущим – жарко.

Завив и расправляя лепестки,

любезны глазу жёлтые соцветья.

За окнами, наверное, пески

Сахары и Аравии... Со свету

сживает зной. До августа за так

не дотянуться. Всяк вступает в сроки.

И где-то за июлем, на задах,

стоит... зима... невидимая... в строку.

22 и ю л я

В. К.

Братец Виктор, что б ни было – вверх!

Проволок и оглядки

не люби, чтобы вечер не вверг

в несвободу... В окладе —

невечернего Свет.

С ним не страшно, но больно.

Не Бывающий сверх

отпускает на Волю.

22 и ю л я

В. БРАЙНИНУ-ПАССЕКУ. ЛАСТОЧКА

К нежной варварской речи впритык

оказавшись, подвинулись недра.

Рокот гравия рифмы притих —

притихает... Душе – не до метра.

Испытующий точный размер

тут не нужен – иное в почёте,

если голой утробой прочтёте

и подробно смолчите про что-то.

Жизнь, которая здесь и везде, —

то чужбина, то родина-мама.

Безотцовщине Глобуса мало.

На соломке не тесно в гнезде

под присмотром Создателя.

Плачу

над строкой, как в учебнике, как

в тайне жизни, кончины на плахе,

и несу неразменную плату,

грубой нитью вошедшую в ткань.

24 и ю л я

ЖАРА. ПРОДОЛЖЕНИЕ

1 73

Парные молочные дни.

Вскипает вода в водоёме.

Застопорен тракт, и «дневник»

лежит без движения... В доме,

что в коме, ни звука, ни глаз,

смотрящих в открытое небо...

И сколько б ни жали на газ,

всё медленно, призрачно, немо.

Творящего спрятан ответ

от нас, «семерых одолевших»,

как в сказке... Но чудно отверст

путь узкий по краешку лезвий.

2

Облегчения просит вся тварь

с Высоты, не чураясь и малым.

Не на шутку крепчает отвар

разнотравья июльского. Мамы

нет четвёртое лето. В тени

тридцать пять. У России забота —

тянет лямку. За ленту тяни —

развяжи, иль сгорим за забором

раскалённых, как уголья, дней —

знать, июль обнесён без зазора...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На небесном открывшемся дне

ни следа мирового разора.

24, 25 и ю л я

ЗАСУХА, или СОН ПЕРЕБЕЖЧИКА

Океанский размах! – ты бы точно «его укротил»,

засыпая в глуши, посреди переделкинской мути...

У просевших озёр, отмелевшей реки, у кропил

освящённых – живою водою кому-то

исцеляют души отмиранье, невидное там,

где залейся – воды не убавится в самое пекло...

Перебежчика сон, точно обморок, топь, дурнота —

к пробужденью не ключ – на листе зарифмованы бегло...

Это сон или смерть? Знает Пастырь, но медлит назвать.

Не иссякла вода без возврата в последнем колодце.

Без движенья лежишь – не поднять – ни вперёд, ни назад.

Лишь в закрытых глазах что-то чуть продолжает колоться...

25 и ю л я

МОСКОВСКИЕ ПОТЕРИ

Прихрамывая, припадая, Кривоколенный на ходу...

Москва домами пропадает – я Дом родной не нахожу.

Не хороша кому чужбина, пусть вместе с нами, под пожар,

вдыхает горькое... Что было, того уж нет – поди пошарь...

Корабль плывёт. Мелеет море. Всё меньше верных на борту.

И азбуки тревожной Морзе уже оскомина во рту...

Куда ж нам плыть?! Во дни потопа в ковчеге праотца Сам Бог.

Но Ноев наложил потомок на дверь святилища замок.

Душа – ковчег. Возьмём по паре всех добрых помыслов – они

предтечи будущего. Парус, быть может, выдержит во дни

несчастия... Кривоколенный ещё не выпрямлен, не снят

с картины мира... Поколенья его причастников не спят...

26 и ю л я

ЖАРА. ЛЕВКОИ

Левкоя свежести достаточно ль теперь?

Дымит июль, невзгода небо застит.

Нетерпеливым выходцам терпеть

равно беду и призрачное счастье.

Один левкой безгрешен, как в раю

безгрешна тварь, Отеческим присмотром

живущая... И подмосковным смогом

не заперты в оставленном краю

ни небо, ни земля... Душист левкой,

белеющий противу... Вдох и выдох...

Беря и отдавая – вход и выход —

живёшь, не зная – трудно иль легко?

Мы выходцы, изгнанники – в садах

земных, не уставая, счастья ищем...

И знает только праотец Адам,

что некогда Живот с потомка взыщет.

27 и ю л я

ЖАРА. БЕЗ СВЕТА

А здесь закрыт столпом удушливым восход

светила, и к тебе неверная дорожка...