Дневник. Продолжение - [12]

Там чайка плачет, там всплакнула мышь,

рыдает озеро под вёслами... Как вожжи

натянут нерв, задетый поперёк...

Соломки подстелил бы, поберёг,

но – если б знал... На острове базар

ты помнишь птичий? Аж качнулась лодка

и вёсла заработали в пазах...

Ах, как светло, как пасмурно... Как ломко

воспоминанье, въехавшее в быль

подвижную, как шёлковый ковыль...

21, 22 с е н т я б р я

«Ну и что, что я хотела...»

Ну и что, что я хотела

быть такой – такой не стала?

Били б даже батогом и

переставили местами —

всё б вернулось, как ни горько, —

не цветут зимой цветочки.

Не поднимешься ты точно

на чужих ногах на горку.

Потому – часок хотенью,

остальному – время, время...

До того, как за́ дверь, с тенью

уходя, замочек врежешь.

21, 22 с е н т я б р я

ОБРАЩЕНЬЕ

Но стихи читать-то можно?!

Дождь пошёл. Опять потёмки.

Обойти бы все таможни

стороной – сквозняк в котомке.

Золотой держу подальше —

от разбойников, вестимо...

На смирение поданный

для того, чтобы вместила

что вмещается с натугой.

То просторен мир, то тесен.

Что срисовано с натуры,

то и будет. Не до песен.

Не до песен, не до писем...

Разреши хоть слово молвить.

Хоть одно. Второе молча.

Но стихи читать-то можно?!

22 с е н т я б р я

ПОДСОЛНУХ

Г. Д.

Бутылочного смуглого стекла

с подсолнухом так живописна склянка,

что прежние тотчас померкли клятвы

о лучшем из цветов... Смотрю в упор,

не слыша ненавязчивый укор

других... Подсолнух мой головкой вертит

и радует, как в детстве. Кто не верит,

приди в мой дом, по солнечным часам

сверяя быль. Ночь сложит по частям

обрывки снов, как лист чужого пазла...

Не видеть солнца, видимо, опасно.

Подсолнух мой послушник света – жёлт

его чепец, его восстали листья,

поникшие вчера – уже светлеют лица

сошедшихся, и продолжает литься

целебный свет с цветочным витражом.

22 с е н т я б р я

ЗАТЕМНЕНИЯ. РЯБИНА

Г. Д.

Затемнения, сумраки, тень

по углам – утром комната в страхе.

Не помогут ни лук, ни кистень,

разве связка горячих кистей

заоконных – рябина на страже.

Хоть и горько с такой, а светло.

Горечь вяжет, но горечь не губит.

Это осень – «седой оселок»,

с ней оранжево губы свело,

ну а сердце – в квадрате, не в кубе

хорошо хоть... Рябиновый вкус

не в новинку. Оглянешься – вечер.

Взяли птицы намеченный курс...

...Поутру наполняется куст

горьковатою красною речью.

23 с е н т я б р я

ПОДЁННОЕ

С осиновым трепетом клён.

Осенний осиновый кол.

Все клёны, все колья со мной —

шагаю с набитой сумой.

Не сбросишь суму, как балласт.

Мне жизнь говорит: «Ис полла!»

Я это же тоже скажу,

но в сторону взглядом скошу,

к несчастью... Поэтому – кол,

бессмертного целого – скол.

И – «с райского древа не трожь».

И сердца кленовая дрожь.

24 с е н т я б р я

УТРЕННЕЕ

Цепочка неровная утр

научит терпенью.

И словно бы сделался мудр

маленько теперь-то.

Ан нет, на глазёнках слеза

и смотришь с опаской,

как будто телёнок слизал

неласково с глазка

надежду... А солнце поддаст

и пару и жару,

а там – дождевая вода

по крышам пошарит,

и – заново... Ясно – темно,

согреет – сморозит...

Слезинки не вылить те вновь —

не вздумай морочить...

Терпения пробуй плоды.

Сколачивай крепче плоты

Ковчегом. По долгам плати.

С голубкою дальше лети.

25 с е н т я б р я

В СОЛНЦЕ

Не согреешься впрок, не надышишься сверх диафрагмы.

Станет осень худой, станут голые кости греметь

наступившей зимы, будут жаркими думы да храмы

от огарков свечных, от бессмертного бедных примет

в слабом сердце... Здесь осень почти золотая.

Здесь согреешься справа, а слева подмёрзнешь вот-вот...

Но пробитую брешь непогодой – Христос залатает

и однажды опять даст зиме отгремевшей отвод...

Где ж ты, вьюга-пурга... Где вы, сердца глубокие раны?

Погляжу – удивлюсь. Всё как в лучший творения день.

Всё взаправду, и мы. И идём, на ступень покоряя

эту лестницу вверх, башмаки понадёжней надев.

25 с е н т я б р я

В ПАРКЕ 124

Как ни смотри – всё так, а не иначе.

Тяжёл рябин карминный груз,

ещё пытать не начал ни на укус

его народ. Ещё прозрачны

дали совсем слегка, и в небесах ни проволочки стали и ни следка.

Почти во сне, замедленным потоком,

плывут сквозь сон

коляски-корабли с младенцами – потомки, плывущие... Вазон

цветаст, как в летний день. Перечисленье после. Дурманит дух.

И кажется, что ты – и далеко, и возле нездешних дум...

...Диковинное яблочко висит китайскою красой.

Обыденный под деревце визит понравится разок.

Разок-другой... Излюбленней картинка день ото дня...

Но не сбежать и не укрыться (знаешь) здесь от огня,

осеннего, в каком пылают закат и сад,

и ждёшь – когда «его захватишь»... За кадром – сам.

26 с е н т я б р я

В ПЕРЕДЕЛКИНЕ

1. Октябрь

Я помню, как – ты падал завязать

пурпурный башмачок,

и красный лист, безмолвно зависав,

ложился на бочок.

Над речкою стояла тишина,

не двигаясь. Покой

вселялся в полдень. Счёта лишена,

ещё любовь – погонь

не ведала. И шли, как по водам,

влюблённые без слов,

и был им Вседержитель поводарь,

судьбою – ремесло.

А бабочкой завязанный шнурок

готовился вспорхнуть...

И был недосягаемо широк

полёт,

уже готовивший всплакнуть.

24 с е н т я б р я

2. Дом

Половик на знакомом крыльце.

Незатейливый ключ на кольце.

Всё как встарь. Осыпается клён.

Ты за дверью. Ты тайно влюблён.

Кошки-мышки и даже сосед

знают тайну... Забыты совсем

все и все – мы с тобою одни —

зажигаем в лампадах огни...