Дневник офицера: Письма лейтенанта Николая Чеховича к матери и невесте - [17]

Мама! Имеешь ли ты какие-нибудь льготы? Жаль, меня там нет. Много я помог бы тебе, особенно сейчас, первое время в Москве. Насчет света: если он слаб во всем доме, то плохой контакт на столбе, а если у нас одних, то в пробках или проводке.

Пока кончаю. Пишу в траншее во время работы. Писать паршиво: кругом вода и глина. Весь вымазан ею с головы до ног.

До свидания. Целую.

Обо мне не беспокойся. Береги себя. Юре послал письмо. Дождусь ли ответа?

Ноябрь 1943 г.

Дорогая Шурочка!

Сейчас сидел, читал книгу, и не знаю, подействовала ли обстановка (потрескивают в печурке дрова, тускло горит коптилка, тихо, доносится дыхание спящих бойцов), или встретившееся в книге имя Шура, но только так захотелось повидать тебя, поговорить с тобой хоть несколько минут! Я, не задумываясь, отдал бы год жизни за минуту свидания с тобой. Когда придет тот счастливый день, что я скажу тебе: «Здравствуй, Шурочка!» и пожму твою руку, а может быть…

Кажется, уже не долго ждать, дни летяг, как минуты, но хочется еще быстрее. Какими словами передать то нетерпение, с каким ожидаешь дня встречи!

Конечно, ты без слов все понимаешь. Да, наверно, и сама чувствуешь то же. А потому заканчиваю это отрывочное письмо. Написал я его неожиданно для самого себя. Не знаю, послать ли? Пожалуй, пошлю. Пойми, милая, все чувства, которые я вложил в него.

Крепко жму твою руку.

8 ноября 1943 г.

Здравствуй, мама! Спасибо, что часто пишешь. Мне очень интересно все, как там у вас. Тяжело тебе приходится, и я не могу ничем помочь. Сейчас свободный час выдается редко. У меня все хорошо: не беспокойся. Одет тепло: фуфайка, нагельное белье, ватные брюки, гимнастерка, меховая безрукавка, телогрейка, шинель. Шапку, правда, дали очень некрасивую, так что пока предпочитаю носить фуражку. До праздников все время работали на передовой. Сегодня второй день отдыхаем.

Крепко досталось, особенно нам, командирам. Бойцы не каждый раз ходили на работу: то ботинок порвется, то ногу натрет, то в баню пойдут. А нас заменить некем. Я здорово, до крови стер ногу (очень плохо отремонтировал сапоги) и все-таки ходил. Даже ни разу не заявил никому. Итти все равно ведь надо. Стиснешь зубы и идешь так, что бойцы едва поспевают.

Сейчас наступила реакция. Как лег в 8 часов вечера, так проснулся только в 11 утра. Зато проснулся бодрым, свежим. Разделся до пояса, пробил в воронке лед, основательно вымылся. Первый раз за весь месяц, наконец, отскреб всю глину с обмундирования.

Чувствую себя прекрасно. Я снова готов идти куда угодно. Пожалуй, в таком настроении я ни секунды бы не задумался, если бы мне нужно было перебежать нейтральную зону и забросать фрицев гранатами. Ты знаешь, у меня и раньше бывало «воинственное настроение». Это только показывает, как немного надо, всего два дня отдыха, чтобы полностью восстановить свои силы. В общем у меня все хорошо. Беспокоюсь о тебе.

9 ноября 1943 г.

Здравствуй, дорогая Шура! Получил сегодня твое письмо. Пользуясь тем, что дежурю по части, спешу ответить. Если бы не дежурство, то наверняка в один вечер ответить не успел бы. Наше свободное время уплотнили до чрезвычайности. Вечером конспекты и подготовка к занятиям. Днем на занятиях тоже не напишешь. Все занятия в поле. Удивительная в этом году зима. Никогда еще не приходилось встречать мне такую мягкую зиму. Правда, в этой области я встречаю зиму первый раз. Может быть, здесь всегда так, но, наверное, этот год везде одинаково. Из Москвы мне пишут, что там тоже не поймешь: зима или весна наступает. Такая мягкая погода может быть очень приятна в городе, но нам не совсем улыбается. Под снегом — незамерзшая вода, и часто то один, то другой возвращается домой, провалившись по пояс в воронку.

Каждый день лыжные занятия. Я очень люблю спорт, особенно зимний — лыжи, коньки. В Москве бывало каждый выходной уезжал в парк. У нас там большой парк, граничащий одной стороной с Сельскохозяйственной выставкой, а другая уходит в леса Московской области. А еще больше любил забрать коньки и к вечеру поехать на каток в ЦПКО имени Горького. Сколько удовольствия мчаться по зеркальной поверхности льда, сверкающего в лучах прожекторов! Все аллеи парка превращены в ледяные дорожки. Устанешь кружиться на шумном центральном катке, и уносишься по аллее в сумрачную глубину парка. Повторятся ли когда-нибудь такие вечера? Как хотелось бы мне провести такой вечер с тобой! Вместе с тобой рука об руку скользить по зеркальной поверхности льда. Или итти на лыжах в ясный солнечный день по парку, где, покрытые серебристым инеем, как в сказке, стоят деревья. Один бы такой день или вечер! А потом я с усмешкой пошел бы даже навстречу верной смерти. Как много значит для человека любовь! Никогда прежде до знакомства с тобой я не знал и не переживал этого.

Знаешь, Шурочка, часто, когда перечитываю свои письма, у меня возникают такие мысли: не думаешь ли ты, что я часто довольно образно описываю события своей жизни, только, как говорится, «для красного словца». Надеюсь, что нет. Ты, конечно, понимаешь, что в условиях военной жизни от души поговорить с любимым другом, даже через письма, — большое счастье. Ведь всегда очень хочется передать свои мысли и чувства как можно ближе к действительности. А это не так-то легко сделать через мертвую бумагу письма. Но я думаю, что ты в моих письмах, так же как и я в твоих, между строк понимаешь больше, чем написано в строках. Пожалуй, надо кончать. Хотя мыслей в голове столько, что не описать и в десяти письмах.