Дневник офицера: Письма лейтенанта Николая Чеховича к матери и невесте - [15]

Коля.

P. S. Прости за небрежный вид письма: пишу в блиндаже на полевой сумке, лежащей на коленях. При всем желании аккуратнее не напишешь.

13 октября 1943 г.

Мама, тебя, наверное, удивляет предпочтение, отдаваемое мною переднему краю. Удивлю тебя еще больше, сказав, что это не только мое мнение, а почти всех. Почему — объяснить длинновато, когда-нибудь в другой раз. Сегодня пишу «на тычке». Всю ночь путешествовали по траншеям. Сверху — дождь, снизу — жидкая глина или вода до колен. По бокам тоже глина. Но шутки и смех все равно не умолкают. Тем более, что то и дело есть повод посмеяться. То один, то другой из нас самым нелепым образом шлепаются. Если сейчас я смеюсь над помкомвзвода (он у меня славный парень), то через минуту он надрывается надо мной.

13 октября, 1943 г.

Здравствуй, Шура!

Сегодня получил сразу два твоих письма. Обидно будет, если некоторые из твоих писем пропали. Ведь каждое из них приносит мне столько радости. Я храню все твои письма, часто перечитываю их и каждый раз нахожу все новое, чего, кажется, не замечал раньше. Всегда в письме от дорогого сердцу человека между строк читаешь больше, чем написано в строках. Твои письма всегда придают мне новую энергию, бодрость в суровых условиях фронтовой жизни. Я, кажется, еще не описывал тебе подробности боевой операции, участником которой я был. Напишу в следующих письмах. Тогда мы ползли ночью под проливным дождем, то и дело прижимаясь к земле от пулеметных очередей и каждую минуту ожидая, что наползешь на мину. А я все время ощущал в кармане гимнастерки теплое, дружеское похрустывание бумаги твоего письма. Казалось, ты здесь вместе со мной, и почему-то меня наполняла уверенность, что я вернусь не только живым, но и невредимым. Рассудок говорил, что шансов на это у меня не так уже много, что я так же легко могу навсегда остаться лежать около немецкой колючей проволоки, как и всякий другой. Но какое-то другое чувство подсказывало, что это еще не последняя операция, в которой я участвую. Тогда я не верил этому чувству, теперь вижу, что оно не обмануло меня.

Будет ли счастье и дальше сопутствовать мне, как сопутствовало до сих пор? Не знаю. Во всяком случае, я ни разу не шел ему навстречу. Я очень люблю жизнь, мечтаю о жизни после войны, о встрече с тобой, и все-таки любовь к жизни нисколько не мешала и не мешает мне итти на самые опасные участки. Не моя вина будет, если после войны я вернусь живым. А как бы хотелось вернуться! Особенно теперь, когда я имею такого друга!

Знаешь, Шурочка, в долгие ночи на передовой, когда совершенно нечего делать, часами лежишь в блиндаже, вспоминая прошлое, мечтая о будущем. Так было еще весной, когда мы стояли под Синявиным. У меня есть в характере некоторая мечтательность. В бою она уступает место холодной расчетливости. Хорошо было тому, у кого дома осталась девушка. Он получал письма, мог мечтать о будущей встрече. У меня не было такого близкого друга. Постепенно в своем воображении я сам создал его. В мечтах я видел девушку, с которой хотел бы встретиться после войны, — это была только мечта. Мог ли я ожидать, что когда-нибудь она превратится в действительность! Нас сняли с обороны. Отправили в Ленинград. В первое посещение клуба я случайно увидел девушку. Девушку моей мечты. Это сходство было таким неожиданным, что я невольно вздрогнул. Мечта превратилась в действительность, но действительность оказалась, несомненно, лучше мечты. Не буду повторять, как мы познакомились с тобой. Лишь еще раз вспомню, как мало мы были вместе. Последний вечер я почти не мог ни о чем говорить. И думал только одно: что вижу тебя в последний раз перед долгой разлукой.

Шурочка, я не сказал тогда тебе, что люблю тебя. Почему? Ты сама понимаешь. Трудно сказать первый раз в жизни эти слова девушке, особенно если не уверен, любит ли она тебя. С тех пор прошло много времени. Я писал тебе, ты отвечала. Но только сегодня из последнего письма я узнал, что ты тоже любишь меня. Если бы ты знала, милая Шура, сколько радости принес мне твой ответ! Ты пишешь, что можно было все понять из других писем. Конечно, я понимал, но согласись, что есть разница — понять самому или узнать ответ, сказанный тобой. Теперь у меня не осталось ни малейшего сомнения. Больше ты не получишь письма, написанного под таким тяжелым настроением, как было однажды. Кстати, прости, если я тебя обидел содержанием того письма.

Ну, надо кончать. А хочется писать еще и еще. Пиши о себе побольше. Как работа? Какое смотрела кино? Что читаешь? Поверь, что каждая мелочь интересует меня.

До свидания. С приветом к тебе Коля.

26 октября 1943 г.

Здравствуй, мама!

Живу хорошо, не беспокойся обо мне. Конечно, бывает и очень тяжело, но ведь на то и война. К счастью, я все-таки крепко сделан, да и характер у меня не унывающий. Позавчера пришлось итти с вечера на передний край. Представь себе эту веселую картину. Ночь. Все время, не переставая, идет паршивый осенний дождь. Тьма такая, что не видно собственной руки. Итти более 15 километров по грязной фронтовой дороге, и почти половину этого расстояния по залитому водой лабиринту траншей. Ты всегда удивлялась моему умению ориентироваться на местности и вспоминала тот случай, когда я тебя вел по незнакомому лесу километров пять и без ошибки привел на нужное место. По сравнению с тем, как приходится путешествовать сейчас, все это были детские игрушки. Одному бы итти еще полбеды, но нужно все время заботиться, чтобы не растерять людей. В такие минуты особенно чувствуешь свою ответственность командира. Как важно иногда пропустить мимо себя бойца, сказать ему шопотом ободряющее слово. А иногда, наоборот, короткое приказание, суровый тон подчеркивают и дают понять людям всю важность четкого исполнения задания.