Дневник одержимого Виагрой - [73]

На следующее утро, когда я звоню в банк спермы, чтобы перенести встречу на четверг, я понимаю, что это не получится. Мне просто невозможно удержаться в течение сорока восьми часов, живя с нимфоманкой, у которой собрана, возможно, самая большая из существующих коллекция нижнего белья и высоких сапог до бедра из искусственной кожи, которые, будучи основной ее обувью, не создавались для пешей ходьбы как основного средства передвижения.

По-моему, двадцать четыре часа — это немного сжато. Но должно хватить. Сорок восемь часов — это только рекомендация… Директива, выпущенная средними людьми со средней спермой. Моя сперма не средняя — я просто знаю это. Двадцати четырех часов достаточно. Более чем достаточно. Я не звоню.

Банк спермы находится на расстоянии пешей прогулки от моей квартиры. Я стараюсь идти спокойно, но чувствую себя так, будто несу на себе рекламную двойную доску с надписью: «Подрочу за питание».

Несколько минут спустя я вижу павильон с хот-догами. На крыше — огромная декоративная сосиска в булочке, в качестве трех с половиной метровой подсказки по отношению к этому заведению питания. Как будто громадной красной неоновой вывески «ХОТ-ДОГИ» недостаточно.

У меня начинают потеть ладони. От мрачной иронии по этому поводу в обычное время я бы рассмеялся или, по крайней мере, улыбнулся. Но мне становится ясно, что в моей жизни обычные обстоятельства перестали существовать навсегда.

Что, я полагаю, логически делает это нормальным явлением. И смеюсь. Я готовлюсь войти в какое-то монолитное офисное здание, которое никогда до этого не видел, и говорить с абсолютным незнакомцем о моей сперме, а затем сцедить ее в мензурку. Учитывая, каким был прошедший год для меня, это просто еще один день в офисе. Кроме того, сколько раз приходилось мне бывать в таких же равно незнакомых зданиях в гораздо худшем окружении и спрашивать какого-нибудь татуированного уголовника за прилавком пригоршню жетонов. Чтобы затем, зажав эти жетоны в кулаке, брести по какому-то промозглому, темному, грязному, часто просто угрожающему лабиринту маленьких кабинок для видеопросмотра и делать все то же самое, но без чашечки. Но даже несмотря на то что вряд ли кто мог бы назвать те места романтичными, это место выглядит… так профессионально. Никакого неона, под которым можно загорать. Никто не слоняется как привидение. Здесь все так… по-больничному.

Как раз, когда я думаю о том, что нужно бы пройти мимо и забыть этот смешной договор, голос в моей голове произносит: пятьдесят баков за струйку.

Несколько секунд смущения уходят на то, чтобы прокрутить электронный список названий организаций, помещенный рядом с наборником и переговорным устройством у входа в здание, в котором расположилось Сбережение и Кредитование Семени.

А на первом этаже у входной двери, отдельно от всех внутренних офисов, для широкой публики открыт магазин деликатесов. За прилавком скучающая кореянка летаргического вида. Ей либо еще нет двадцати, либо немного за двадцать. Она смотрит на меня так, как только могут смотреть на людей в Америке недавние иммигранты. Средний американец может пристально смотреть на что-то только около семи секунд, после чего он либо моргает, либо бьет, поскольку остальные американцы знают, что пристальный взгляд, направленный на кого-то в течение более пяти секунд, что-то означает.

Но, может быть, это и не потому, что она новенькая в этом обществе. Должно быть, она понимает, что я — еще один грустный представитель ежедневного парада онанистов, появляющихся здесь с пятнадцатиминутным интервалом, чтобы быстро подергать рукой для банка. Да, она должна знать. Я знаю, что она знает. При монополии павильона хот-догов с большой сосиской на крыше на быстрые обеды ей удается в напряженные обеденные часы приготовить не больше трех бутербродов. А остальные часы работы она тратит на то, чтобы наблюдать грустных и смуглых идиотов, которые появляются, бормочут что-то в переговорное устройство, входят и возвращаются снова через пять-десять минут, слегка вспотевшими, в одежде немного более растрепанной, чем когда они входили.

Они достают, зажигают и утонченно наслаждаются долгой затяжкой своего «Кэмела». Она знает. Все знают. Я здесь, чтобы мастурбировать. И я здесь, чтобы делать это за деньги.

— Алло? — трещит голос в переговорном устройстве.

У меня инстинктивное желание попросить гамбургер и большой пакет жареного картофеля.

— У-мм… это Джейсон.

Бззззззт.

После того как вы вошли, вам ничего не остается, как только подниматься вверх по лестнице. Я помню из моего телефонного разговора с мисс Зета-Джонс, что склад готовой продукции находится на третьем этаже. Пока вокруг меня все: стены, лестница, пол — ну просто все окрашено в ужасный казенный синий цвет. Это, несомненно, наименее сексуальная обстановка, в которой мне пришлось побывать на этой неделе. Черт. Я бывал в церквях, в которых сексуальнее, чем здесь. Даже в магазине деликатесов внизу, с его неподвижной продавщицей и ее осуждающим взглядом, намного привлекательней.

На третьем этаже — массивная металлическая дверь (окрашенная в такой же гадкий казенный цвет) с кнопкой на стене рядом.