Дневник одержимого Виагрой - [10]

— Ты дал согласие на обыск, когда впустил их… Четвертая поправка[14]. Теперь пей свой шнапс. Глотай сильнее из реки забвения. Это единственное, что может тебе сейчас помочь.

Я продолжаю всасывать в себя шнапс в трагикомической и обреченной попытке опьянеть больше, нежели быть обкуренным, каким-то образом думая, что в таком состоянии сознание более продуктивно для интервью подобного значения. Репортерша пытается продолжать светскую беседу.

— Мне понравился ваш рассказ, — говорит она, доставая сложенную копию моей истории, напечатанную на принтере.

Похоже, что эту копию сильно травмировали. Уголки страниц загнуты, и много подчеркнутых мест. Есть пометки на полях.

«Черт побери!» — думаю я (моля Бога, что не произношу это вслух). Я не читал этой штуки с тех пор, как написал и послал ее в Salon, com. И это был черновой вариант. А теперь у нее в руках текст с полным анализом! Со вскрытыми противоречиями. Черт! Только пусть помянет Дерриду[15] или Фуко[16], и я брошусь в атаку. Из этого ничего хорошего не выйдет.

Съемочной группе требуется еще около получаса, чтобы все установить, и этого времени (в сочетании со шнапсом, первоначально омерзительным, но улучшающимся с каждым небольшим глотком) достаточно, чтобы успокоить мои нервы и сфокусировать мое сознание до такой степени, чтобы я мог делать то, что мне говорят.

— Сядьте ровно… подбородок поднять, — командуют мне голоса с той стороны света.

Я примостился на полу, опершись на спинку кровати перед камерой, а съемочная группа тем временем пытается наложить различные цветные фильтры на осветительные приборы. Эта часть действия безболезненна. Но когда они собираются в кучу и рассматривают мое изображение на мониторе, который мне не видно, пытаясь решить, какой из цветов лучше, тут я становлюсь чуть более чувствительным.

— Темно-синий. Или черный. Чем темнее, тем лучше я выгляжу, — говорю я почти в манере papal ex cathedra[17].

Они смотрят на меня так, будто я предлагаю им подрочить, усевшись кружком. Ну и черт с ними. Но это же правда: я потрясающе красив в абсолютном мраке.

По поводу освещения все же достигаем некоего консенсуса. Репортерша вновь начинает добродушно болтать, в то время как девушка-звукооператор вывешивает качающийся черный фаллический предмет, напоминающий шнобель Маппета в момент, когда этому Маппету заехал в клюв Снаффлпагус[18].

Я продолжаю потягивать шнапс, и до меня доходит, что это микрофон на телескопическом штоке. Сперва мне начинает казаться, что она, как и все остальные в этой комнате (включая этого ублюдка Кристофера, который входит в режиме он-лайн под моим именем и болтает напропалую с девицами нежного возраста, легальная зрелость которого весьма сомнительна), держит дистанцию, поскольку у меня изо рта ч после коктейля из травы со шнапсом несет, как из мешка с немытыми задницами. А так оно и есть. Корица все-таки. Золотыми хлопьями.

Но вскоре обнаруживается, однако, что все держатся за рамкой. Я мог ожидать такое от технического персонала и даже от Криса (по крайней мере, на данный отрезок времени), но как быть с репортершей?

Она стала еще одной неясной тенью за осветительными лампами с уже установленными фильтрами и громадной камерой, которая, между прочим, черного цвета, металлическая и имеет пугающе острые кромки. И если на вас никогда не был направлен такой же черный, такой же металлический и с такими же острыми краями штатив, то вы не представляете себе, насколько на самом деле агрессивны, похожи на оружие и милитаристичны эти штуки. До меня тут же доходит, почему знаменитости так часто завязывают грубые потасовки с представителями средств массовой информации — это ведь почти защитный рефлекс. Добавьте к этому эффект от интенсивно сфокусированных осветительных ламп и лишенного тела голоса, доносящегося издалека из темноты, и станет неудивительным, что мне хочется признаться в том, чего я никогда не делал.

Когда телеоператор пытается забрать у меня стакан со шнапсом, чуть не возникает драка. Быстрое перемирие достигается благодаря деловому предложению его жены: я могу держать мой шнапс до тех пор, пока не поставлю его на пол в этом конкретном месте, и не пью его во время ответа на вопрос. Хорошо?

Но как только прояснилась эта ситуация, возникает новая, равная по силе потенциальная опасность.

— Хммм… ты блестишь, — говорит репортерша. И, ничего не объяснив, достает из сумочки то, что женщины, как я предполагаю, называют компакт-пудрой, а гетеросексуальные мужчины, я знаю, именуют гримом. Я знаком с несколькими стриптизерками, которые пользуются такими штучками для того, чтобы прятать в них наркотики. А когда репортерша говорит: «Нужно припудрить ваш нос», первое, что мелькает у меня в голове, — это вот тебе штука! И я представляю, как она вдруг достает что-то типа запрещенного порошка, насыпает пару полосок и дает нам всем понюхать.

— Отлично! — говорю я. — Ты принесла понюхать? Это как раз то, что нужно для этого интервью, чтобы оно было таким, каким должно быть.

Судя по тому, каким взглядом она меня одаривает, я с таким же успехом мог попросить дать мне какой-нибудь смазки и при этом поинтересоваться, как пройти в ближайшую начальную школу. Она открывает эту штучку, тычет в нее раз или два, а затем набрасывается на меня с хорошо попудренным тампоном. Мои чувства, уже находящиеся в повышенной степени боевой готовности, переключаются в состояние «бейся или отступай», и я резко пасую перед наступающей косметикой. После нескольких успокаивающих, восстанавливающих уверенность в себе слов я позволяю репортерше попудрить мне лоб, нос и щеки.