Дневник немецкого солдата - [66]

Я расплатился первый, кивнул соседу и вышел. Унтер-офицеру выходить из пивной вместе с чехом неудобно.

Зная, что чех должен пройти мимо таможни к себе в барак, я дождался его там.

— Вы без носков, дорогой друг, — сказал я ему. — Все же холодновато. Я могу вам помочь. В жизни случается, что одному трудно сладить с нуждой.

Чех смутился, но не отказался от моего предложения. Мы договорились встретиться в ближайшее воскресенье, но не здесь, а в другой пивнушке, в Фихтельбауде. Мой новый знакомый отлично понимал, что встречаться с ним мне не полагается. Речь шла о передаче носков, не больше. Но чеху было ясно, что носки — только предлог, немецкий унтер-офицер ищет с ним знакомства. Мы условились, что разговаривать будем не в пивной, а где-нибудь поблизости, как только стемнеет.

Пивную Фихтельбауде в это время года мало кто посещает. Разве что забредет туда какой-нибудь безрукий или выздоравливающий из госпиталя.

Когда я пришел в воскресенье в пивную, чех уже был на месте. Он читал фашистскую газету, издаваемую на чешском языке.

Добрый час я провел за другим столиком, листая свои записи, делая новые и поджидая, когда стемнеет. Но тут мне не повезло. В пивную ввалился знакомый фельдфебель и подсел ко мне. Если я останусь сидеть с ним, через некоторое время он выпьет свой кофе и скажет: «Ну, что ж, милый, пошли вместе домой». Надо уйти раньше.

Я расплатился, как только фельдфебель сделал заказ.

На улице было еще светло. Воскресный день — день увольнений. Мне навстречу часто попадались солдаты. Чех вышел следом за мной, но нагнал меня лишь тогда, когда я свернул на пустынную боковую дорогу.

Мы пошли рядом, соблюдая осторожность и чувствуя себя сообщниками. Одно это уже сближало нас. Вручив обещанные носки, я сказал:

— Жаль, что больше ничем не могу помочь. Я понимаю, эта мелочь не изменит главного в вашей жизни. Но если бы я знал пути, как я могу помочь вам еще, поверьте, я бы это сделал.

— Такие пути, наверно, есть, — сказал мой спутник. — Но они в наше время трудны и опасны.

— На войне часто приходится вставать на опасный путь. И мне приходилось не раз смотреть смерти в глаза. К сожалению, мой путь вел к несчастью. Уж если вставать на опасный путь, так на тот, который ведет к счастью. Ради счастья и рисковать не грех.

— Это справедливо сказано.

Весь вечер мы бродили по темным закоулкам. Я понял, что имею дело с человеком честным и, бесспорно, антифашистом. Вот через него-то, может быть, и удастся связаться с рабочими завода и найти здесь друзей, которых мне так недостает. Таких же, как в России.

* * *

Весна сорок третьего года. С юга прилетели первые птицы. На проводах попискивают ласточки. На деревьях свистят скворцы. А с родины вести летят отнюдь не весенние.

Сообщают о ежедневных бомбардировках. Тысячи домов превращены в руины и пепел, города Германии рушатся под бомбами американцев и англичан.

Начался стремительный отход с востока. Наши доблестные вояки стали вслух поговаривать, что война может быть проиграна. Говорят прямо, без иносказаний.

Отправили на фронт «шприца». Его заменил новый офицер пропаганды, хромой капитан, у которого свой метод пропаганды, подкрепляемый наглядным пособием. Очередное «вливание духа» в связи с положением на фронтах происходило так. Хромой капитан взял кусок бечевки, с помощью кнопок закрепил ее зигзагами на доске, вымерил все зигзаги линейкой и сказал:

— Камрады, вот перед вами линия фронта. Ее длина сто восемьдесят сантиметров, что соответствует линии фронта длиной в тысячу восемьсот километров. Эй вы, подойдите к доске! — подозвал он кого-то из солдат и приказал: — Натяните бечевку. Иными словами — выровняйте фронт.

Солдат вынул кнопки и натянул на доске бечевку. Освободился большой кусок. Хромой капитан отрезал его и показал всем слушателям, словно свершилось чудо. Потом он снял натянутую на доске бечевку и намотал ее на палец.

— Понимаете, камрады! — торжественно пояснил офицер. — Более короткий фронт легче развернуть. Поэтому мы укорачиваем главную линию обороны на Востоке.

Хромой капитан злорадно расхохотался. Потом поджег отрезанный кусок бечевки. Бечевка медленно тлела. Наш новый «шприц» глубокомысленно комментировал:

— Вот это и есть жизненная нить большевиков. Мы ее отрезали, сожгли, уничтожили.

Когда бечевка сгорела, снова прозвучал «победоносный хохот» хромого капитана. «Шприц» раскланялся, как иллюзионист, извлекший кролика из наперстка, и с важностью изрек:

— Значит, мы оттянем фронт до определенной точки и сократим главную линию обороны до минимума. День и место этих операций известно только в главной ставке фюрера, где все это разработано. Естественно, не каждому полагается знать об этом. Развертывание укороченного фронта — вопрос дней. Победа за нами. А до тех пор мы обязаны отдавать для войны все. Встать! Конец! Разойтись!

Солдаты с шумом поднялись.

Обер-ефрейтор Бауманн, сидевший во время доклада рядом со мной, сказал:

— Ведь этот болван сократил наш фронт! То, что он отрезал, наша жизненная нить. Вот болван…

У Бауманна — собственный радиоприемник. Он занимает в госпитале отдельную комнату, имеет возможность слушать все, что хочет, и хорошо осведомлен об истинном положении на фронтах. Мы с ним уже нашли общий язык и при случае будем действовать вместе.