Дневник немецкого солдата - [68]

Сунув пакет под белую накренившуюся мраморную плиту, я совсем рядом услышал песню. Ее пели два солдата, которые шли мимо ограды. В их хриплых голосах слышались и отчаяние, и пьяная удаль:

Убьют ли на Волге,

Помру ли я в Польше,

Что ж из того! Что ж из того!

Душу свою я не продам — умру, как рыцарь,

Душу свою я не продам — умру, как рыцарь.

Эти два молодчика скоро услышат другое пение и в других местах — пение гранатометов и «катюш».

Вдруг в кустах что-то зашуршало, и я лег плашмя на землю между двумя могилами. Сырой запах земли и прели ударил мне в нос. Кто-то кашлянул, кажется, совсем рядом. Женский голос произнес:

— Ну и свинья же ты!

И снова так же отчетливо, словно прямо мне в ухо:

— Ну и свинья!

За решетчатым забором я увидел парочку. Солдат что-то рассказывал своей спутнице, а она, видимо, в восторге от остроумия своего спутника, называла его свиньей. Калитка завизжала, они вошли на кладбище. Я затаил дыхание. Сильно стучало сердце. Боже мой, и этих я должен бояться. Обнявшись, они прошли мимо меня и на главной аллее сели на скамейку.

Не лежать же мне здесь век, подглядывая за парочками. Пришлось по-пластунски добираться до калитки.

Наконец я выбрался на тропинку, вытер пустым бельевым мешком колени и локти и двинулся к шоссе, тихо насвистывая что-то.

Да, но если придет связной и увидит эту чертову парочку на скамейке, он, пожалуй, не рискнет забрать пакет? Или, еще хуже, они увидят человека, крадущегося среди могил и шарящего под плитами. Они наверняка захотят установить его личность. Дьявольская ситуация. А я-то думал, что это самое тихое и безопасное место в городе. Оказывается, и на кладбище по ночам ходят люди, думающие отнюдь не о смерти.

У меня мелькнула мысль пойти туда и прогнать этого солдата с девицей, как-никак я старше его по званию. Но солдат, возможно, знает меня. Будет потом звонить на всех перекрестках, что унтер с вещевого склада по ночам наводит порядок на кладбище.

Я подождал еще немного, но парочка не уходила. У этого солдата, возможно, увольнительная на всю ночь, черт его побери.

К перекрестку подошли два унтер-офицера и фельдфебель. Я знал одного из них и спросил:

— Уже домой?

— Да, пора. А ты куда?

— К Корлебеккену. Отведать конской колбасы.

— Тогда поторапливайся.

— Послушайте, друзья, — вдруг осенило меня. — Хотите порезвиться? Вон там на кладбище какой-то солдат крутит с девицей любовь. Под плакучим ясенем.

— Отлично! Будет потеха! — оживились приятели.

— Пошли, ребята. Этот парашютист, наверно, спутал кладбище с аэродромом. Вместо приземления мы устроим ему взлет.

Очевидно, я неплохо знаю психологию наших вояк. Забава им пришлась по вкусу. Уже минуту спустя я услышал голос фельдфебеля, требующего у солдата увольнительную. Блеснул луч карманного фонарика, и с кладбища донесся жеребячий гогот.

Теперь я мог спокойно отправляться к Корлебеккену. Там я заказал себе пива и конской колбасы.

Только я начал есть, как в переполненную пивную вошел какой-то ефрейтор в летной форме, браво отдал честь и направился ко мне. Над моим столом висела лампа. Ефрейтор вытянулся и попросил разрешения присесть.

— Пожалуйста, прошу вас, — кивнул я.

Летчик сел и положил на свободный стул какой-то сверток. Я с ужасом увидел, что это моя «посылка» — пакет с оружием. Тот, который я полчаса назад спрятал на кладбище.

У меня стало сухо во рту. Неужели предательство? Неужели этот Дворский меня спровоцировал, и теперь на улице стоят наготове агенты гестапо? Конечно, я слишком доверчив и легкомысленно неосторожен. Но зачем этот ефрейтор пришел со свертком в пивную и подсел ко мне? С каких это пор гестаповцы стали прибегать к таким изощренным методам? Почему они просто не врываются сюда и не берут меня с потрохами?..

Разглядывая ефрейтора, я по форме узнал, что он из строительного батальона военно-воздушных сил. Человек в годах. Он все время нетерпеливо смотрел на часы.

— Куда вы спешите? В Нойгерсдорф или в госпиталь, что в Георгсвальде? — спросил я ефрейтора. — И в том и в другом случае у вас еще есть время до прихода поезда.

— Благодарю, — ответил ефрейтор.

Он пригнулся к столу, и я разглядел его лицо, морщинистое, немолодое. На запястьях больших широких рук виднелись черные полосы.

Вынув из кармана бельевой мешок, я накрыл им сверток на стуле. Да, это точно мой сверток.

— Вы давно в госпитале? — спросил я ефрейтора.

— Нет, господин унтер-офицер, я не в госпитале. Я тут навещал знакомых, — он говорил с южногерманским акцентом.

— Значит, вы переночуете в гостинице Центральной?

— Нет, нет, я уеду.

— Вы что, баварец?

— Без пяти минут. Я из мест, где протекает Оре, господин унтер-офицер.

— Разве там есть уголь?

— Почему вы задаете такой вопрос?

— Я вижу на ваших руках следы шахтерской профессии. Вы работали в забое?

— Да. В мирное время был шахтером.

Он снова взглянул на часы, уплатил, встал и отдал честь. Пристально посмотрев на меня, он взял свой сверток и вышел. Я бросил ему вслед:

— Счастливо, шахтер!

Затем поспешил расплатиться, вышел из пивной и пошел к станции Филиппсдорф. Скоро прибудет ночной поезд, электричка. На платформе уже включили свет. Громко ревела сирена возле неогороженных переездов. На платформе стоял единственный пассажир — ефрейтор военно-воздушных сил. Поезд остановился, ефрейтор, держа в руке сверток, прыгнул в тамбур вагона, и поезд тронулся. Свет на платформе погас.