Дневник мотылька - [8]

[4]. Правда, у нее еще не было ни одного мужчины.

— Ты видала когда-нибудь сиськи Клэр? Настоящие сосиски! — сказала я.

София расстегнула блузку и сняла лифчик:

— Что ты о них скажешь? Только честно?

Она приподняла ладонями свои маленькие груди, и я замерла восхищенно: нежно-розовые соски таяли на белой коже, а вокруг каждого росло по три-четыре длинных черных волоска. Такой красоты я никогда не видела!

— У тебя великолепная грудь! Действительно прекрасная — подумаешь, пара волосков!

София прыснула — она всегда смеялась над собой, — и слезы мгновенно высохли. Глупышка вечно сидит на каких-то экзотических диетах, выдумала, например, перед каждым приемом пищи съедать две черносливины и один сушеный инжир. И ведь понимает, что это ерунда, но ничего не может с собой поделать. А на следующей неделе будет преспокойно уплетать на завтрак овсянку и сладкие булочки. Ей никогда не похудеть, ума не приложу, зачем она так упорствует.

Во многом София мне нравится больше, чем другие мои подружки, но меня раздражает легкость, с которой она готова поверить любой глупости, сказанной кем-то с умным видом, все равно — о сексе или о смысле жизни. Вчера во время завтрака я услышала, как София разглагольствует на другом конце стола:

— Итак, нет смысла продолжать жить. Жизнь напрасна. Ничто в ней не имеет никакого значения. Зачем мы живем, если в итоге все равно умрем?

Что-то в этом есть, конечно.

София держала в руке сладкий пончик, собираясь откусить кусочек. Опять Дорины штучки! Начиталась Камю и Сартра и угостила Софию порцией чепухи об экзистенциализме и о смысле жизни. Вернее, о его отсутствии. Сама-то София книжек не читает, она только слушает Дору и еще больше расстраивается из-за развода своих родителей. Именно этот развод вгоняет ее в депрессию, а вовсе не какая-то абстрактная философия. Если у человека все хорошо — ему никакой Ницше нипочем. Все слушатели, в том числе и я, встретили заявление Софии взрывом хохота.

Я завопила через весь стол:

— Да ради одних только пончиков стоит жить!

Еще одна цитата из Ницше, пока Дорина книга у меня:

Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя![5]

Тошнит меня от этой Доры.

24 сентября

Я на десять минут задержалась на хоккейной тренировке. Пока я неслась по лестнице, в голове промелькнула мысль: а вдруг, на мое счастье, миссис Холтон в кои-то веки решит проверить, все ли мы на месте? Тогда меня посадят под домашний арест — и прощай пятничный ужин в Чайнатауне. Выходя из-за угла в коридор, я увидела, как кто-то проскользнул в открытую дверь напротив моей комнаты. Конечно, эта девушка в длинной голубой юбке и белой блузке с пояском могла быть кем угодно, но я-то знала, что это Люси. Когда я подошла, дверь в комнату Эрнессы уже закрылась. И дверь эта походила на громадный белый глаз.

Моя догадка подтвердилась — комната Люси была пуста. Ну о чем они могут говорить? Ведь у них же абсолютно ничего общего.

25 сентября

Вчера София отколола номер. Пошла к мисс Руд поговорить о чувстве безнадежности и о своих страхах. Вообще-то, я бы никогда не стала откровенничать с мисс Руд. Но Софии директриса нравится, и она частенько ходит к ней на беседы. Мисс Руд тоже привечает Софию — ведь она из «хорошей семьи». Ее даже почти устраивает, что отец Софии — итальянец. Иностранцы этого сорта вполне приемлемы. Италия — это Рим, это Ренессанс и прочее. Это вам не какая-то там еврейка из Восточной Европы. Западная цивилизация зародилась отнюдь не на границе Польши и России. Мисс Руд просто терпит нас и не скрывает этого.

Дора сказала, что Эрнесса тоже еврейка. Значит, нас вроде уже трое. Вряд ли ее семейство родом из местечка, название которого не выговоришь и которого больше нет на карте. Наверное, ее родичи из Праги, Варшавы или Будапешта. Доре нравится считать себя еврейкой, хотя ее мать из англосаксонской семьи бостонских банкиров и никогда даже близко не подходила к синагоге. Дорин отец — психиатр, вот он — еврей, и Доре кажется, что быть еврейкой более престижно в интеллектуальном смысле. Во всяком случае, я — чистокровная еврейка. Родители у меня родились евреями и всегда таковыми себя называли.

Пробыв у мисс Руд около часа, София вышла от нее с книгой под мышкой. Это был «Ренессанс» Вальтера Патера из личной библиотеки мисс Руд. Я знаю об этом, потому что заглянула под выцветший зеленый переплет. На последней странице было написано: «Хильда Руд». Мне бы мисс Руд никогда не дала почитать свою собственную книгу. Но ей невдомек, что София в жизни эту книгу не раскроет.

Зато теперь понятно, откуда мисс Руд взяла кличку для своего пса. Она бы его еще Платоном назвала. Практически каждый вечер, тренируясь на хоккейном поле, я вижу, как она в своем длинном рыжем плаще и коричневых оксфордских полуботинках выгуливает Патера вокруг спортивной площадки. Она могла бы позволить себе надеть любую другую обувь, но ходит в оксфордах, дабы подать нам хороший пример. Нужен нам ее пример! Все, что нам нужно, — это возможность ходить по школе в мокасинах. Патер вечно рвется с поводка, а мисс Руд его постоянно дергает. В стоячем осеннем воздухе эхо от надоедливого собачьего лая звучит приглушенно, как будто пасть у пса забита шерстью.