Дневник Гуантанамо - [82]

Когда боль стала невыносимой, я был более расположен к переговорам, и он разрешал мне сидеть на неудобном стуле. Но вскоре он начинал кричать, потому что я не давал ответы, которые он хотел услышать.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сломать тебя! — злобно сказал сержант Шэлли.

Он угрожал мне по-разному: «Ты проведешь остаток жизни в тюрьме», «Мы сотрем тебя из всех баз данных, закинем в яму, и никто не будет знать, где ты», «Ты никогда не увидишь свою семью». Мой ответ всегда был одинаковый: «Делайте, что считаете нужным! Я ничего не совершал!» Когда я произносил это, сержант Шэлли так сходил с ума, словно хотел сожрать меня заживо. Поэтому я избегал ответов и позволял ему говорить большую часть времени. Как я уже говорил, сержант Шэлли любил разговаривать и ненавидел слушать. Иногда я сомневался, работают ли у него вообще уши. Он говорил так, будто читал Евангелие.

Я просто пытался понять, почему он был так уверен, что я преступник.

— Сержант, а что, если вы ошибаетесь, подозревая меня? — спросил я.

— Тогда я просто теряю время, — ответил он.

— Справедливо.

— Если ты предоставишь нам информацию, доказывающую чью-то виновность, скажем, Карима Мехди или Ахмеда Лаабиди, и их дело закончится судом, твоя жизнь изменится к лучшему.

Я ничего не ответил, потому что у меня не было того, чего он хотел. Взгляд сержанта Шэлли на справедливость был очень суровым. Даже если бы я предоставил ему все, что он хотел, он смягчил бы мое наказание с электрического стула до пожизненного срока и потом, возможно, до 30 лет лишения свободы. Если честно, меня такое предложение совсем не интересовало.

В свою смену сержант Шэлли должен был отчитываться перед своим боссом во время перерывов. Я точно не знаю, кем был его босс в то время, но, скорее всего, это был Ричард Зулей. Но я уверен, что самым главным в цепочке командования Гуантанамо был генерал Джеффри Миллер. Еще я знал, что он осведомлен о моем деле и что это он давал приказы, что делать с «тем ублюдком». Мэри говорила, что президента Буша и Дональда Рамсфелда кратко вводили в курс моего дела. Дональд Рамсфелд даже отправил ко мне своего секретаря, большого темного джентльмена, которого, как сказали охранники, звали Батлер, чтобы тот проведал меня летом 2004 года. Он задал мне несколько важных вопросов. К тому времени напряжение уже немного спало[98].

Дневную смену я провел с штаб-сержантом Мэри. Как я отмечал ранее, она была наименьшим из всех зол. Ее распорядок дня был таким. Забирая меня для допроса, она информировала ТОЦ, что стул не понадобится, поэтому я должен был сидеть на грязном полу. Но на самом деле даже такой возможности у меня не было, потому что ТОЦ всегда приказывал охранникам следить за тем, чтобы я стоял, пока не придет штаб-сержант Мэри. Затем она решала, могу я сесть или мне придется стоять всю смену, а после нее был Мистер Икс, который всегда заставлял меня стоять весь оставшийся день[99].

Я начал тихо читать Коран, потому что молитвы были запрещены. Однажды она спросила меня в «Золотом доме»: «Почему ты не молишься? Давай, молись!» Я подумал: «Как мило с ее стороны!» Но когда я начинал молиться, она издевалась над моей религией, поэтому я молился про себя, чтобы не дать ей возможность богохульничать. Издеваться над чьей-то религией — это варварство. Президент Буш описал святую войну с так называемым терроризмом как войну между цивилизованным и варварским мирами. Но его правительство совершило больше варварских поступков, чем сами террористы. Я могу назвать тысячи военных преступлений, в которые вовлечено правительство Буша.

Тот день был самым тяжелым до примерно конца августа, когда наступил мой «день рождения», как назвала его штаб-сержант Мэри. Она привела кого-то, кто, очевидно, был морским пехотинцем. На нем был лесной боевой камуфляжный костюм. Он был маленького роста, но очень громким, и еще он принес с собой бумбокс.

Штаб-сержант Мэри предложила мне металлический стул.

— Я же говорила, что приведу помощников, чтобы допросить тебя, — сказала она, сидя в несколько дюймах от меня.

Гость сидел, будто привязанный к моему колену. Он начал задавать мне вопросы, которые я уже не помню.

— Да или нет?! — в какой-то момент закричал пехотинец так громко, как только можно представить, чтобы напугать меня или чтобы впечатлить штаб-сержанта Мэри, кто знает? Его метод показался мне крайне детским и глупым.

Я посмотрел на него, улыбнулся и сказал: «Ни то, ни другое!» Гость жестоко выбил стул из-под меня. Я упал прямо на цепи. Было очень больно.

— Вставай, мать твою! — закричали оба почти одновременно.

Затем началась сессия пыток и унижения. Заставив меня стоять, они вернулись к расспросам, но было уже слишком поздно, потому что я миллион раз говорил им: «Ровно в тот момент, когда вы начинаете пытать меня, я замолкаю». И я всегда держал свое слово, до конца дня разговаривали исключительно они.

Морской пехотинец довел температуру кондиционера до минимума, чтобы я начал замерзать. Этот метод практиковался в лагере с августа 2002 года. Я видел людей, которых подвергали такой пытке день за днем, к тому времени таких людей было уже много. Последствия этой пытки ужасные, например, ревматизм. Но проявляется он только через много лет, болезни требуется время, чтобы добраться до костей. Пыточный отряд был так хорошо натренирован, что они практически идеально совершали преступления, не оставляя никаких следов. Они никогда не доверялись воле случая. Они били в заранее определенные места. Они практиковали ужасные методы, последствия которых проявятся только много позже. Следователи выкрутили кондиционер до минимума, пытаясь установить температуру в ноль градусов, но, очевидно, кондиционер разрабатывался не для того, чтобы убивать, поэтому они могли достичь только 9,4 градуса по Цельсию. Другими словами, было очень-очень холодно, особенно для того, кто провел там 20 часов в тонкой униформе и родился в жаркой стране. Человек из Саудовской Аравии не может спокойно пережить такой холод, как это сделает швед, и наоборот, когда дело касается высоких температур. Следователи принимали во внимание эти факторы и использовали их эффективно.