Дневник Гуантанамо - [76]

В течение нескольких дней после моего перевода молодая швейцарка из Международного Комитета Красного Креста пришла к моей камере и спросила, хочу ли я написать письмо. «Да», — ответил я. Натали передала мне бумагу, и я написал: «Мама, я люблю тебя, я просто хотел сказать, что люблю тебя!» После этого визита я не видел людей из Красного Креста больше года. Они пытались встретиться со мной, но тщетно[88].

— Вы начинаете пытать меня, но не знаете, сколько я могу выдержать. Возможно, все закончится тем, что вы убьете меня, — сказал я, когда лейтенант Роника и сержант Шелли забрали меня для допроса.

— Мы только рекомендуем, но финальное решение не за нами, — сказала лейтенант Роника.

— Просто предупреждаю. Я страдаю из-за тяжелых условий, в которых я оказался из-за вас. У меня уже были проблемы с седалищным нервом. И пытки не располагают меня к сотрудничеству.

— Мой опыт подсказывает, что ты будешь сотрудничать. Мы сильнее тебя, и у нас больше возможностей, — сказала лейтенант Роника.

Сержант Шэлли не хотел, чтобы я знал его имя, но однажды кто-то из его коллег случайно назвал его по имени. Он не знает, что я знаю его имя. Но я знаю.

Сержант Шэлли становился хуже с каждым днем. Он начал пересказывать мне мое же дело. Он начал с Рамзи бен Аль-Схиба, и истории о том, что я завербовал его для теракта 11 сентября.

— Зачем ему врать нам? — спросил сержант Шэлли.

— Я не знаю.

— Все, что ты говоришь, это: «Я не помню, я не знаю, я ничего не сделал». Думаешь, что сможешь впечатлить подобными фразами американского судью? В глазах американцев ты обречен. Одного взгляда на тебя, мусульманина и араба, в оранжевом костюме и цепях достаточно, чтобы признать тебя виновным, — сказал сержант Шэлли.

— Это несправедливо!

— Мы знаем, что ты преступник.

— Какое преступление я совершил?

— Это ты скажи нам, какое преступление ты совершил, и тогда мы сократим твой срок до 30 лет, после которых у тебя будет шанс начать новую жизнь. В ином случае ты никогда больше не увидишь дневной свет. Если ты не будешь сотрудничать, мы закинем тебя в яму и вычеркнем твое имя из базы данных.

Я был очень напуган, потому что знал, что, даже если он и не может принять такое решение самостоятельно, его поддерживает правительство. Так что он не просто сотрясал воздух.

— Мне все равно, куда вы меня закинете, просто сделайте это.

Во время разговора при очередном допросе он казался особенно агрессивным. Он принес с собой записи моих телефонных звонков в Канаду.

— Что ты, черт возьми, имеешь в виду, говоря «чай или сахар»?

— Я просто имел в виду ровно то, что и сказал. Я не использовал никакого шифра.

— Пошел ты! — сказал сержант Шэлли.

Я решил, что не буду опускаться до его уровня, поэтому не стал ничего говорить. Когда я не смог ответить то, что он хотел услышать, он заставил меня встать, но стоял я с согнутой спиной, потому что мои руки были прикованы к ногам и полу. Сержант Шэлли довел температуру в камере до минимума и приказал охранникам следить за тем, чтобы все оставалось как есть до тех пор, пока он не решит иначе. Он много хлопотал, перед тем как уйти на ланч, чтобы он мог заставить меня страдать даже во время своего обеда, который длился минимум два или три часа. Сержант Шэлли любит поесть, он никогда не пропускал обед. Меня всегда удивляло, что он вообще смог пройти тест на физическую форму и стать военным со своим весом. Но я понял, что он был военным по одной важной причине. Он был совершенно бесчеловечным.

— Почему ты в тюрьме? — спросил меня он.

— Потому что ваша страна несправедлива, а моя страна не защищает меня?

— Теперь ты хочешь сказать, что мы, американцы, просто ищем тощих арабов, — сказал он.

Порой вместе с ним приходила лейтенант Роника, и для меня это было чем-то похожим на счастье. Я устал смотреть на безжизненное лицо, как у сержанта Шэлли. Когда приходила лейтенант, я чувствовал, что вижусь с человеком. Она предложила мне удобный стул, чтобы боль в спине не мучила меня, в то время как сержант Шэлли всегда настаивал на том, чтобы я сидел на металлическом стуле или на грязном полу.

— Ты знаешь, что Ахмед Лаабиди торгует тем-то и тем-то? — спросила меня лейтенант Роника, назвав какие-то наркотики[89].

— Какого черта вы имеете в виду? — спросил я.

— Ты знаешь, что она имеет в виду, — сказал сержант Шэлли.

Лейтенант Роника улыбнулась, потому что знала, что я не врал. Я на самом деле мог быть кем угодно, но не торговцем наркотиками, а сержант Шэлли просто мечтал навязать мне хоть какое-то преступление, неважно какое.

— Это вид наркотика, — ответила лейтенант Роника.

— Простите, я совсем не знаком с этими вещами.

Сержант Шэлли и его боссы осознали, что для того, чтобы сломать меня, нужно нечто большее, чем изоляция, угрозы и запугивание. Поэтому они решили ввести в игру нового следователя. Где-то в середине июля сопровождающая команда «Гольф» забрала меня и отвела в «Коричневый дом» для резервации. Команда сопровождающих была в замешательстве.

— Они сказали «Коричневый дом»? Это странно! — сказал один из охранников.

Когда мы вошли в здание, в нем не было ни одного наблюдающего охранника.