Дневник Гуантанамо - [75]

Мы втроем спорили об этом днями, но безуспешно.

Затем в игру вступил парень, которого я называю Я-Настоящий-Мужик. Был примерно полдень, когда военный сержант присоединился к двум женщинам, пока они допрашивали меня.

— Этот сержант первого класса присоединится к нам для расследования твоего дела, — сказала лейтенант, показывая на новоприбывшего. — Этот сержант работает на меня. Он будет часто навещать тебя, как и все, кто работает на меня. Но ты будешь видеть и меня тоже, — продолжила лейтенант Роника.

Сержант Шэлли сидел там как камень, он даже не поприветствовал меня. Он делал заметки и почти не смотрел на меня, пока женщины задавали мне вопросы.

— Не отшучивайся, просто отвечай на ее вопросы, — сказал он в какой-то момент.

Он ожидал, что я буду сдержанным, но его сильно отвлекала моя дерзость в разговоре с его коллегами. Вскоре стало ясно, что сержанта Шэлли выбрали вместе с кем-то еще, чтобы делать грязную работу. У него был опыт службы в военной разведке, он допрашивал иракцев, захваченных во время операции «Буря в пустыне». Он сказал, что говорит на персидском языке, но было сложно представить, что он смог его выучить. Все, что он слышал, — свой собственный голос. Я всегда думал: «Этот парень вообще слушает, что я говорю?» Хотя наверняка его уши просто были настроены только то на, что ему нужно.

— Я сволочь, — сказал он однажды. — Именно так думают обо мне люди, и я из-за этого не переживаю.

Весь следующий месяц я должен был работать с сержантом Шэлли и его маленькой группой.

— Мы не из ФБР, мы не позволяем лгущим заключенным уходить безнаказанно. Возможно, мы будем пытать не физическими пытками, — сказал он.

В течение последних месяцев я наблюдал, как заключенных пытали по приказу командования ЕОГ. Абдула Рахмана Шалаби забирали на допрос каждую ночь, насильно включали ему громкую музыку, заставляли смотреть страшные фотографии и подвергали его сексуальным домогательствам. Я видел Абдула Рахмана, когда охранники забирали его вечером и возвращали утром. Ему запрещали молиться во время допросов. Я помню, он спрашивал у братьев, что делать в таких случаях. «Просто молись в глубине сердца», — сказал ему алжирский шейх в блоке. Я извлек пользу из этой фразы, потому что сам впоследствии был в такой же ситуации на протяжении года. Для Абдула Рахмана не пожалели и холодильной комнаты. Мохаммед Аль-Квахтани пережил то же самое. Более того, чтобы сломать его, следователь швырнул Коран на пол, а через мгновение охранники впечатали лицом его самого рядом со священной книгой[84]. Бедных йеменцев и саудовцев пытали точно так же. Но так как в этой книге я рассказываю о своем личном опыте, который отражает пример тех злых деяний, что совершены во имя войны с терроризмом, мне не нужно говорить о каждом случае, который я наблюдал. Может, в другой раз, если на то будет воля Божья[85].

Когда сержант Шэлли сообщил мне о намерениях своей команды, я испугался. Во рту пересохло, я начал потеть, сердце стало колотиться (через неделю развилась гипертония), меня затошнило, я почувствовал, что заболели голова и живот. Я свалился на стул. Я знал, что сержант Шэлли не шутит, и еще знал, что он врет о физических безболезненных пытках. Но я держал себя в руках.

— Мне все равно, — сказал я.

Все развивалось намного быстрее, чем я думал. Сержант Шэлли отправил меня обратно в блок, и я рассказал свои друзьям-заключенным о том, что меня передали пыточному отряду.

— Ты не дитя. Не стоит думать о пытках. Верь в Аллаха, — сказал мой сосед Абу Валид из Йемена[86].

Должно быть, я вел себя как ребенок весь день до того момента, когда охранники вытащили меня из блока. Вы даже представить не можете, как страшно человеку, когда ему угрожают пытками. Человек буквально превращается в ребенка.

Сопровождающая команда показалась у моей камеры.

— Тебе пора.

— Куда?

— Тебя это волновать не должно, — сказал ненавистный мне сопровождающий охранник. Но он был не очень умен, так как точка моего назначения была записана у него на перчатке.

— Братья, молитесь за меня, меня переводят в Индию! — закричал я.

Изоляционный блок «Индия» использовался для самых плохих заключенных в лагере. Чтобы кого-то перевели в этот блок, должно быть собрано много подписей, возможно, даже самого президента США. Единственные, кого я знаю из тех, кто провел какое-то время в блоке «Индия», предназначенном для пыток, были двое заключенных — из Кувейта и Йемена[87].

Когда я вошел в блок, в нем не было никаких признаков жизни. Меня поместили в конце блока, а моего йеменского товарища в начале, чтобы мы никак не взаимодействовали. Мужчина из Кувейта был размещен в середине блока, но он тоже не мог контактировать с кем-либо из нас. Позднее их обоих перевели куда-то в другое место, и целый блок остался для меня одного, только для меня, для Аллаха, для моей команды следователей и охранников, которые работали на них. Теперь я зависел от милости своих следователей, а милости у них было крайне мало.

В блоке меня начали обрабатывать. Меня лишили всего, кроме тонкого матраса и очень маленького старого одеяла. Меня лишили всех моих книг, Корана. Меня лишили мыла, зубной пасты и туалетной бумаги. В моей камере, скорее даже в моей коробке, температура была такой низкой, что меня трясло почти все время. Мне запретили видеть дневной свет. Иногда меня выводили на прогулку, но ночью, чтобы я не контактировал с другими заключенными. Я жил в прямом смысле в страхе. В течение следующих 70 дней у меня не было полноценного сна, меня допрашивали 24 часа в сутки, три, а иногда четыре раза в день. Очень редко выдавался день без допросов. Не помню, чтобы хоть одну ночь я спал спокойно. «Если ты начнешь сотрудничать, то сможешь поспать, и мы тебя покормим горячей едой», — постоянно говорил мне сержант Шэлли.