Дневник Гуантанамо - [11]

Все это заняло почти семь лет.

Я провел это время в изоляционном блоке лагеря «Эхо». Временами моя вера в освобождение очень сурово проверялась. В конце 2006 или начале 2007 года два агента ФБР из Миннесоты пришли ко мне, чтобы спросить о молодом арабе из Миннеаполиса. Я даже знать о нем не мог, и, кажется, все мои познания об этом штате ограничивались комедийными выступлениями Криса Рока. По его словам, в Миннесоте нет американцев африканского происхождения, так что я сделал вывод, что в Миннесоте не должно быть ни арабов, ни американцев арабского происхождения. Но, видимо, я был не прав. Оба агента часами рассказывали мне об этом парне. В конце разговора они отвели одного из моих следователей в сторону и сказали ему, что, судя по тому, как я отвечал на их вопросы, я никогда не покину Гуантанамо. Следователь передал мне это, когда агенты покинули тюрьму. Это был один из многих-многих дней, когда я чувствовал, что больше никогда не выйду на свободу.

Но хорошие дни были тоже. Например, в январе 2009 года, когда, на следующий день после инаугурации, президент Обама подписал указ о закрытии Гуантанамо. Не знаю, как на это отреагировали люди за пределами тюрьмы, но в Гуантанамо эту новость приняли очень серьезно. Единая оперативная группа раздала каждому заключенному копию указа президента. Многие офицеры с высокими должностями ходили по лагерю и разговаривали с нами. Лично со мной говорил капитан Воздушных сил и даже адмирал ВМС. С ними было несколько членов ЕОГ (Единая оперативная служба), включая Пола Рестера — начальника разведки в Гуантанамо. Они хотели убедиться, что негуманные методы больше не используются.

Я ликовал. Я убрался на всей территории и больше времени потратил на работу в своем саду. Один из охранников посоветовал мне не суетиться, ведь все равно меня скоро отправят домой. Но я помнил историю Гуантанамо и понимал, что его снова могут использовать для беженцев, так что хотел, чтобы лагерь выглядел как можно лучше для тех, кто придет после меня. Абсолютно каждый человек в Гуантанамо, будь это заключенный, следователь или охранник, верил, что Обама сдержит свое обещание и закроет это место. Мы знали, что некоторых заключенных отправят в США для суда, но все знали, что у меня ничего не вышло, поэтому это точно должен был быть не я. Пол Рестер даже сказал, что меня освободят. Отправят в Бельгию или Германию, предсказывал он.

Этого не произошло. Но в тот же год о моем деле услышал судья окружного суда в Вашингтоне Джеймс Робертсон. Спустя год после обещания Обамы судья Робертсон постановил: «Петиция Мохаммеда ульд Слахи одобрена. Слахи должен быть освобожден из-под стражи. Это ПРИКАЗ». Снова на миг я поверил, что смогу вернуться домой. Но потом я узнал, что администрация президента оспаривала несколько петиций о непричастности к терактам, в том числе и мою. Теперь я понимал, что мне не выбраться. Но, готовясь к подаче петиции, я узнал, что правительство проговорилось об очень многом. Мнение судьи Робертсона показало, что версия правительства о том, кем я являюсь и что предположительно сделал, на самом деле ложная. Теперь у правительства уже не было возможности заявлять, что моя версия моей же истории должна оставаться засекреченной.

Когда мои адвокаты наконец получили отцензуренную версию публикации, они связались с Ларри Симсом. Он подобрал несколько отрывков и написал о моих страданиях в журнале Slate. Меня трясло, когда я узнал, что некоторые части рукописи отправились в печать. Я до смерти хотел прочитать их, ведь прошло восемь лет с тех пор, как я в последний раз видел их. Я не хотел пробуждать старые воспоминания, от которых все это время так старался избавиться. Еще я боялся, что мне будет стыдно за свой неидеальный английский. Но мои страхи вскоре исчезли. Конечно, в этих отрывках были болезненные воспоминания. Я читал их как бдительный спящий волк посреди ночи из арабской пословицы: с одним глазом открытым, а другим закрытым. Но другие сцены, которые я переживал заново, заставляли меня смеяться.

И затем, спустя долгое время я увидел свою книгу… по телевидению.

Это было 20 января 2015 года, во вторник, около десяти вечера. У меня был урок испанского с контрактником из ЕОГ. Это был американец египетского происхождения, который называл себя Ахмедом. Ахмед — случайный псевдоним, потому что контрактникам нельзя было говорить заключенным свои настоящие имена. Как меня уверял Ахмед, его испанский был на базовом уровне, но я был рад любой предоставленной возможности изучать языки в Гуантанамо. Так как я был его единственным учеником, мы занимались в моей камере. В то утро я решил включить телевизор, чтобы создать немного шума и сделать наше занятие более оживленным. И вдруг мы оба замерли. По российскому телеканалу Russia Today, который я включил, рассказывали об отрывке из моей книги. В прямом эфире они брали интервью у Нэнси Холлендер и Ларри Симса в студии RT в Лондоне. В какой-то момент на экране появилась моя фотография.

— Узнаешь этого парня? — в шутку спросил Ахмед.

В первый раз я почувствовал, каково это — быть свободным в тюрьме, я ощутил полную свободу в тот момент, когда ко мне вернулась моя потерянная честь. Я думал о Тиме Роббинсе из «Побега из Шоушенка», когда он, улыбаясь, предлагал своим сокамерникам выпить. Выпить то, на что он заработал честным тяжелым трудом. Моя камера расширилась, свет стал ярче, цвета красочнее, солнце светило теплее и нежнее, и каждый вокруг меня выглядел дружелюбнее. Даже девушка-сержант с короткой стрижкой, которая обычно вовсе не улыбается, в тот день улыбалась очень много. Теперь моя семья и весь мир знают о том, как я вижу историю своей жизни. Это было настоящим освобождением.