Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [31]

***

Накануне в часы досуга я ухаживала за травой в садике у дома и собрала очень много рассады риса. Я высадила ее под навесом дома; очень интересно было наблюдать, как она наливается соками, впитывает в себя воду, в которой растет, и выпускает зеленые листочки. Но вдруг я увидела, что эта рассада начала чахнуть. Видеть это было мучительно:

В тени дома укрыта,

Там, куда не достанет

Даже молний сверканье,

Под навесом, рассада

Одиноко зачахнет, как я.

***

Госпожа из дворца Дзёган в позапрошлом году была назначена главой Ведомства службы императрицы. Как это ни странно, но она никогда не расспрашивала о моих делах; я думала из-за того, что изменились ее отношения с братом, Канэиэ, изменилось и отношение этой госпожи ко мне, но потом я подумала, что она узнала, что Канэиэ сам изменился ко мне, и написала ей письмо, где говорилось:

Эта ниточка паутины

Истончается.

Но паук все хлопочет

Над лохмотьями,

Соединявшими некогда сеть.

Ответ включал всякую всячину, и в нем было много очарования.

Как грустно слышать,

Что порвалась нить.

Ведь месяцы и годы

Она тянулась,

Вас соединяя.

Когда я ознакомилась с этим письмом, то подумала, что сочинительница все видела и слышала, и грусть моя от этих мыслей возросла еще больше, я погрузилась в раздумье. В это время принесли письмо от Канэиэ. В письме значилось: «Я посылал тебе письма, но ответов не было; ты держалась отчужденно, и я не решался приблизиться к тебе. Сегодня было надумал, но...» То одни, то другие убеждали меня ответить, и пока я писала ему ответ, день кончился.

Я думаю, что посыльный еще не достиг дома Канэиэ, как я увидела у себя его самого.

- А что такого произошло? - стали мне говорить мои дамы. - Будьте благоразумны, взгляните только, как он выглядит. - И я взяла себя в руки.

- У меня это время одно за другим тянулись религиозные запреты, поэтому так и получилось. Но я и не думал к тебе совсем не приходить, - говорил он, делая вид, что ничего особенного не произошло, чем вызвал у меня неприязнь.

На следующий день он сказал:

- Теперь я поеду, потому что есть дела, которые я должен исполнять. В следующий раз буду у тебя завтра или послезавтра.

Я и не подумала тогда, что это правда. Канэиэ думал, видимо, так поднять мое настроение. А я уже тогда допускала, что на этот раз он пришел ко мне в последний раз... И вот без него шли дни за днями. «Действительно, все произошло так, как я и ожидала», - думалось мне и от этого делалось еще печальнее, чем прежде.

Я продолжала болезненно размышлять все об одном, ни о чем другом не могла думать, - всей душой хотелось умереть, но при мысли о сыне мне становилось еще печальнее.

Я думала, что вот он станет взрослым, я вверю его надежной жене, тогда и умереть можно будет спокойно. А потом, как только подумаю, с каким же чувством будет он тогда скитаться, - и умирать становится еще труднее прежнего. Тогда я затеяла с ребенком такой разговор.

- Как мне быть? Может, я попробую переменить свою внешность[30] и отрешиться от мира? - Но мальчик, хотя он еще и не мог глубоко вникнуть в эти мои слова, заплакал навзрыд, горько, до икоты, и проговорил:

- Если ты так сделаешь, я тоже стану монахом. Для чего же мне тогда общаться с миром!

Когда он так горько, навзрыд, заплакал, я тоже не могла больше сдерживаться, но от жалости к ребенку решила перевести разговор в шутку:

- Тогда тебе нельзя будет держать ловчего сокола. Как же ты думаешь поступить с ним?

В ответ на эти слова сын тихо встал, выбежал вон, схватил своего сокола и вдруг выпустил его на волю. Все, кто видел это, не могли удержаться от слез. А я тем более - с трудом дождалась вечера. И то, что лежало на душе, выразила так:

Не поладили супруги,

А итог страданий -

Сокол в небе,

Тяга в монастырь

И печаль в душе.

Когда стемнело, принесли письмо от Канэиэ. Решив, что в этом письме, должно быть несусветная ложь, отпустила посыльного без ответа, сказав ему: «Сейчас я плохо себя чувствую, поэтому...»

***

Наступили десятые числа седьмой луны. Люди уже все суетились[31]. Канэиэ с давних пор День поминовения усопших из-за служебных обязанностей проводил отдельно от меня, но всегда заботился, чтобы мне присылали жертвоприношения, которые я могла бы преподнести. Теперь мы с ним отдалились друг от друга, - как же будет на этот раз? Наверное, умершая моя матушка тоже опечалена. Немного подождав, я решила сама сделать обычные приготовления и проводила время, проливая слезы. Но в это время от Канэиэ доставили обычные жертвоприношения, к которым было приложено письмо. «Ты не позабыл покойную матушку, - написала я в ответ, - но я не могу не тосковать в этом мире печали».

Размышляя надо всем этим, я нашла наши отношения очень странными, как вдруг мне пришло в голову: не перешли ли чувства Канэиэ к какой-то новой женщине. И тогда одна из моих служанок, знавшая о моих переживаниях, сказала:

- У министра Оно-но-мия, что недавно скончался, есть прислуга. Я вот думаю, что это кто-то из тех людей. Там была такая странная особа по имени Оми. Он как раз интересовался ею. Может быть, господин перестал приходить сюда потому, что он хочет, чтобы эта Оми считала, что он порвал со всеми остальными.