Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [29]

Канэиэ снова и снова со слезами на глазах рассказывал мне, как все происходило, о том, что это подняло и его репутацию, что все высокопоставленные лица плакали от умиления, глядя на нашего сына. Он вызвал наставника в лучной стрельбе, а когда тот пришел, снова осыпал его подарками. От всего этого я позабыла о своих горестях и радовалась вместе со всеми.

В тот вечер и в последующие два или три дня самые разные мои знакомые, вплоть до священнослужителей, прослышав о такой радости молодого господина, один за другим приходили сами или присылали гонцов выразить свои поздравления, и это было удивительно приятно.

***

И вот наступила четвертая луна. С десятого числа до десятого дня пятой луны Канэиэ прекратил обычные посещения, сообщив мне только:

- У меня на редкость неважное самочувствие.

После он сказал мне:

- Во дворце семь или восемь дней надо мною творили заклинания. Теперь сижу без дела. Я думал навестить тебя как-нибудь в ночное время, но тут есть одна трудность. Из-за болезни я не бываю при дворе, так что может выйти неловкость, если кто-нибудь увидит меня в городе.

Я слышала, что ему стало легче после того, как он возвратился от меня, и стала ожидать его приезда, но безуспешно. Я удивлялась и каждый раз думала, что вот сегодня вечером он попытается прийти, чтобы никто об этом не знал, однако в конце концов от Канэиэ перестали приходить даже весточки, и так продолжалось долго.

И хотя все это представлялось мне странным и необычным, в обстановке его нарочитой холодности звуки посторонних экипажей, что проезжали мимо моего дома, ранили мне грудь. Время от времени я погружалась в сон, потом мне начинало казаться, что уже светает, и все представлялось еще более безрадостным. Мой молоденький сын, когда он выходил в свет, видел и слышал отца, но ему как-то не представлялся случай рассказать ему, как обстоят дела. Да и Канэиэ никогда не расспрашивал обо мне. Я же полагала, что с моей стороны было бы тем более странно спрашивать, что произошло.

За то время, пока я думала об этом, стемнело и рассвело, а когда я подняла решетки на окнах и выглянула наружу, то обнаружила, что ночью прошел дождь, и на деревьях висят капельки, напоминающие росу. Глядя на них, я подумала:

Всю ночь

Я тебя ожидала.

Легла уж роса.

Но вот рассвело, -

Растает теперь и она.

***

А в конце той же луны разнеслась весть: «Закрылись глаза министра Оно-но-мия[22]», - и впервые после того, что между нами было, Канэиэ дал мне знать: «Сейчас в мире царит сумятица, и мне нужно быть осмотрительным и не показываться снаружи. Высылаю платье для траура. Приготовь его».

Очень раздосадованная этим, я отослала платье назад с замечанием: «Люди, которые носят такие платья, последнее время в моем доме не бывают». Это, должно быть, сильно пристыдило его, - во всяком случае, от Канэиэ я не получила больше ни слова.

***

Так продолжалось, пока не наступила шестая луна. Когда я сосчитала, то обнаружила, что ночных свиданий у нас с ним не было тридцать с лишним дней, а дневных - уже больше сорока. Назвать это просто очень странным было бы глупо. Даже если принять во внимание, что между нами постоянно случались недомолвки, на этот раз он так долго у меня не показывался, что и слуги, которые насмотрелись всякого, сочли это весьма удивительным.

Я все думала и думала об этом и сидела, уставившись взглядом в одну точку. Потом, застыдившись мысли, что меня кто-нибудь может увидеть, сдерживая бегущие по щекам слезы, ложилась ничком. И вот однажды слышу - в саду поет соловей, хотя время для него уже миновало. Я подумала:

О, соловей,

Прошла твоя пора -

Безводная луна уж наступила.

Трель твоей песни -

Как воспоминание.

В такой обстановке шли уже двадцатые числа. У меня было такое состояние, что я не знала, что делать. Я думала, что нужно подыскать какое-нибудь прохладное место на побережье, чтобы отдохнуть там душой и помолиться, и выехала в местность под названием Карасаки[23].

***

Я выехала около часа Тигра[24], когда ярко светила луна. Со мною была спутница, находившаяся в одинаковом со мною положении; в качестве прислуги мы взяли с собою только одну даму и втроем ехали в одном экипаже.

Кроме того, нас сопровождало на конях семь или восемь верховых. Когда мы переправлялись через реку Камогава, начинался слабый рассвет. Немного погодя дорога перешла в горы, и тогда я увидела, что все здесь не такое, как в столице. Чувства, которые одолевали меня в последнее время, отступили, и меня охватывало глубокое очарование. Когда мы достигли заставы, то на некоторое время остановили экипаж, чтобы покормить быков, - и тут с гор, из темнеющих наверху лесов, спустились дровосеки, придерживая одну за другой свои груженые телеги. Когда я на них смотрела, то испытывала совершенно необыкновенные чувства.

Когда, глубоко очарованная зрелищем горного пути по ту сторону заставы, я оглядывала лежащую впереди дорогу, то обнаружила: то, что прежде представлялось мне двумя или тремя птицами, на самом деле оказалось рыбацкими лодками на озере. Здесь я не в силах была сдержать слезы. И если такое невыразимо глубокое чувство испытывала я, то моя спутница откровенно плакала от переполнивших ее чувств. Дошло до того, что нам обеим стало неловко, и мы даже не могли смотреть одна на другую.