Дневник Дельфины - [9]

— Говорю вам, она была заперта. Заперта на ключ. Мы кричали, стучали… Никто нам не ответил. И тогда, пытаясь разбить окно, Бернадетта упала… Я подумала, что она умерла! Она не могла двинуться! Вас уже допрашивали?

Мои подружки забеспокоились:

— Думаешь, нас станут допрашивать?

— А как же!

Оказалось, что все девочки поступили так же, как я: никто не рассказал родителям о случившемся. Конечно, мы виноваты, мы нарушили правила, но пока все предпочитали хранить молчание, ожидая, как повернутся события. А в данную минуту все страшно удивились, когда я сказала, что дверь оказалась закрытой, что мы стали пленницами крыши и что именно из-за этого и произошло несчастье.

Они сами ничего не знали. Они только и смогли рассказать мне, что это Марселина и Жюли — да-да, Жюли! — прибежали на крышу предупредить нас о том, что за игрой мы забыли о времени, что занавес поднимается и мы можем пропустить свой выход на сцену.

Вслед за мадемуазель Обер мы поднялись в класс. Самые обычные вещи сегодня тревожили меня, а когда мы оказались в коридоре верхнего этажа, я думала, что упаду в обморок… Перед дверью с надписью «Вход воспрещен» стояла группа людей, а среди них — директор, фотограф, месье Дюмонтье и еще какие-то незнакомые мужчины.

По правилам, проходя мимо администраторов, все ученицы балетной школы должны сделать реверанс — прямо на ходу. Так я и сделала, но вдруг увидела, что месье Дюмонтье подзывает меня к себе. Он сказал тем, незнакомым:

— Это класс, где учится Морель — малышка, с которой случилось несчастье. А это Надаль — та, что предупредила меня.

Репортер хотел меня сфотографировать, но Дюдю и директор жестами запретили ему это.

Мадемуазель Обер пропустила нас в класс.

Во время диктанта, в самом его разгаре, в классе вдруг появилась одна из надзирательниц. Она шепнула несколько слов мадемуазель Обер, учительница нашла меня взглядом и очень серьезно сказала:

— Дельфина, вас вызывают в Управление.

Я почувствовала, что на меня смотрят все мои подруги. Тщательно закрыла тетрадку. Встала. Мои ноги дрожали.

— Смотри не подкачай! Ничего не говори! Не стоит, чтобы всех наказывали! — шептали мне мои ближайшие соседки.

Я и сама знала, что не стоит, как знала и то, что никогда нельзя ябедничать.

Я прошла по классу, надзирательница, стоявшая у двери, пропустила меня вперед, и я безропотно зашагала вместе с ней по бесконечным коридорам.

В Управление — какой ужас!

Едва мы вошли, месье Дюмонтье поблагодарил надзирательницу и сказал ей:

— Оставьте ее со мной, спасибо. Я сам ею займусь. Вы можете возвращаться в класс.

И он сделал жест, который, видимо, означал необходимость пресечь всякую распущенность или недисциплинированность :

— Никакой пощады! Все только по правилам!

А потом обратился ко мне:

— Садись.

Я села на стул, а он — как судья — уселся за свой письменный стол, помолчал, затем начал меня допрашивать:

— Прекрасно… У тебя, должно быть, есть что сказать мне, а?

Я не могла отвечать.

— Ты проглотила язык? Обычно ты куда как болтлива, если верить твоим оценкам! — и он побарабанил пальцами по папке, лежавшей перед ним на столе. — Ты знаешь, что вы не имеете права бродить по театру без надзирателей или особого на то разрешения…

— Да, месье.

— Следовательно, ты грубо нарушила правила и попала благодаря этому в весьма серьезное положение. Что вы там такое делали наверху во время спектакля?

Я тщетно искала хоть сколько-нибудь убедительное объяснение, но поскольку Дюмонтье проявлял нетерпение, ляпнула первое, что пришло на ум:

— Я забыла книжку в парте.

Дюмонтье усмехнулся.

— Что за книжку?

— Учебник истории Франции.

— Браво! Вы, не колеблясь, нарушили правила, могли провалить выступление, рисковали жизнью… и все это ради учебника по истории Франции! В общем, ты достойна Ордена Почетного Легиона!

Он взорвался. Голос его гремел и тон был угрожающим:

— Ты принимаешь меня за идиота! Послушай хорошенько. Надаль: либо дверь была открыта и кто-то за это отвечает… И ответственный должен быть выброшен из театра… Либо… Я выясню этот вопрос. А ты ответь мне: допустим, вы с Морель пошли за книжкой, но как вы оказались на крыше, почему вы там оказались?

Я собрала все свое мужество.

— Хотели там поиграть…

Казалось, Дюмонтье очень доволен моим ответом.

— Вот, наконец! Мы начинаем понимать друг друга! Вы были одни, Морель и ты?

Я не ответила, и он спросил снова:

— Ну, так вы были одни, Морель и ты?

Я вспомнила о своих подружках: не предать их, не ябедничать! Зачем подвергать наказанию всех, говорили они. Я скажу неправду, чтобы спасти их.

— Да, месье. Мы были одни.

А Дюмонтье продолжал:

— Что касается твоей подруги, сейчас мы о ней не будем говорить. Что же до тебя, то надо отбить у тебя охоту забавляться, особенно здесь — в театре. Я забавляюсь, как ты думаешь? Последний раз спрашиваю: как вы проникли на крышу?

Я призналась:

— Через дверь, где написано «Вход воспрещен».

Дюмонтье еще больше разозлился.

— Это немыслимо! Дверь всегда заперта, таково правило, и это правило строго соблюдается.

Конечно, я ему сказала только часть правды, но то, что я сказала, было правдой. Ложью могло бы стать то, чего я ему не сказала. Но правда заключалась в том, что мы нашли ключ, что кто-то запер дверь, когда мы с Бернадеттой еще оставались на крыше, и что из-за этого мы хотели вернуться через Ротонду, разбив стекла одного из окон.