Дневник Дельфины - [14]
Сегодня утром, когда я собиралась в школу, позвонили в дверь. Мама была в ванной, и я открыла сама. Консьержка разносила почту, и она сказала, что вот письмо для мадам Надаль. У меня закружилась голова. Письмо было из дирекции театра. Сама не знаю, как это пришло мне в голову, но я засунула его в ранец и сказала маме, что ошиблись дверью. Потом я ушла. Я шла, как во сне, как в дурном сне, и я даже забыла обернуться, чтобы помахать рукой маме, которая каждое утро провожает меня, глядя из окна.
На автобусной остановке я прислонилась к фонарю, разорвала конверт и прочла письмо. Меня как будто ударили ножом. Вот. Я исключена. Так написано.
"Мадам,
вследствие тяжелого несчастного случая, произошедшего во время спектакля и явившегося результатом поведения вашей дочери, к сожалению, я вынужден принять дисциплинарные меры. Она исключена из состава учениц балетной школы при Гранд-Опера и с сегодняшнего дня больше не может ни посещать занятия, ни участвовать в репетициях и спектаклях".
Исключена! С сегодняшнего дня!
Подошел мой автобус. Кондуктор поздоровался со мной, водитель ждал, пока я поднимусь по ступенькам, но я не двигалась, я просто не могла пошевелиться, и автобус ушел без меня.
Тогда я отправилась на набережную, сама не понимая, куда иду. Я заметила мадам Обри, которая возвращалась с рынка. Не надо было, чтобы она меня видела, — я спряталась за какими-то воротами.
Мадам Обри прошла мимо, я снова зашагала, двигаясь по направлению к острову. Мне хотелось звать на помощь, плакать, жаловаться маме. Я просто не знала, что делать, не понимала, что делаю сейчас.
И вдруг я столкнулась лицом к лицу с мадам Обри.
Ее заинтересовало, почему я здесь в такое время, —обычно в этот час я ехала в Оперу.
— Что ты тут делаешь, Дельфина? — спросила она. — Разве тебе не надо в школу? Может, маме стало хуже?
— Нет-нет, ей лучше!
— Тогда почему у тебя такое выражение лица? Я уж подумала: что-то случилось…
И она взяла меня за руку, чтобы отвести обратно на автобусную остановку. Как раз в этот момент большая машина выскочила с набережной де ла Турнелль, направляясь к Пти Пон. Я вырвала руку у мадам Обри, как будто испугавшись машины, и сказала какую-то глупость:
— Мне надо вернуться домой, я забыла список покупок.
Мадам Обри тем временем уже сделала знак водителю.
— Не беспокойся, я сама этим займусь.
Автобус остановился, мне пришлось подняться в салон, и у меня просто не хватило сил прощально махнуть рукой мадам Обри, которая, улыбаясь, глядела, как я уезжаю.
Я показала свой проездной кондуктору. До Оперы. Опера! От одного этого слова мне становилось плохо, я снова и снова вспоминала о письме. Я перечитала его, и само письмо словно превратилось в экран, на котором танцевали какие-то образы, напоминавшие мне о моих надеждах, моих ошибках, моем несчастье.
Сюзон ждала меня на остановке «Пале-Рояль». Войдя в автобус, она села рядом со мной, ей не терпелось узнать, что случилось, потому что, ожидая меня, она пропустила уже два автобуса и теперь мы могли опоздать.
Опоздать!
Она спросила:
— Ты не заболела из-за всего, что с тобой вчера сделали?
— Меня выгнали!
Сюзон вытаращила глаза:
— С ума сошла?
— Читай!
Я протянула ей письмо.
А автобус шел и шел своим маршрутом. Сюзон была потрясена:
— Бедненькая моя Дельфина! А что сказала твоя мама?
— Она не знает. Я унесла письмо. Не хочу, чтобы она знала…
— Но это же невозможно!
— Говорю тебе: не хочу!.. Вот не хочу и все! Мне стыдно!
Казалось, Сюзон и впрямь удручена.
— Но тогда всем должно быть стыдно!
Я спросила, что она сказала дома. Сюзон вроде бы смутилась:
— Ну… Ничего… В общем, я не сказала, что была с вами на крыше… Надо что-то делать…
— Конечно!
И я предложила, чтобы все, кто был тогда с нами, сознались в этом: она сама, Кики, Клаудиа, Вера, Рейнетт, в общем, все.
Но эта идея моей подружке не понравилась, она и сама очень боялась и считала, что лучше выиграть время.
— Если даже мы все и признаемся, это мало что изменит… А вот если ты пойдешь к месье Барлофу…
— С ума сошла!
Но Сюзон так не считала. Она находила свою мысль гениальной и чрезвычайно гордилась ею.
— Вовсе не сошла с ума. Говорю тебе: иди повидайся с месье Барлофом. Он тебя любит, раз сам тебя выбрал. И он ни за что не согласится танцевать без тебя. Вспомни, как он говорил с нашей учительницей! Он же всемогущ, ты знаешь… На твоем месте я сейчас же пошла бы к нему. Он все уладит.
А может, это и неплохая мысль… Но какое испытание! Как признаться мэтру, перед которым я преклоняюсь, во всем, что я наделала? Что мне ему сказать?
Сюзон горячо откликнулась:
— Что-что! Правду!
Но я так посмотрела на нее, что она промямлила:
— Ну, то есть… То, что ты говорила вчера… Все-таки наказывать всех, если дело и так уладится…
Автобус подошел к площади Оперы. Сюзон вышла, но прежде, чем соскочить с последней ступеньки, опять обернулась ко мне.
— Иди к месье Барлофу. Он живет на следующей остановке — в отеле «Скриб».
И послала мне воздушный поцелуй.
Автобус обогнул Оперу. Я сжалась в комочек на своем месте. Я чувствовала себя обесчещенной, всеми покинутой, и мне было очень тяжело видеть во дворе, за решеткой, своих подружек, которые, как каждое утро, ждали, когда за ними придут, чтобы отвести в класс… А я больше не имела права быть с ними…
