Дневник архангела Гавриила - [5]

— Есть среди вас христиане? — в толпе утвердительно замычали, — Христиане — налево, остальные — со мной.

Из ряда душ сиротливо вышагнули четверо и сдались Аннаэлю. Передо мной все еще была изрядная толпа, настроенная весьма скептически и нагло. Это меня не устраивало.

— Так, — сказал я, — скажите-ка мне, братцы, что такое Бог?

В толпе заржали, но осеклись.

— Ты и ты, — выдернул я весельчаков, — пошли вон. Обратно.

— Чего?

— Вниз пошли, на землю, в тело.

Парочка со скоростью мустангов понеслась из чистилища. Тех, кто смотрел им вслед с завистью и сожалением я отправил тоже. Остальные притихли. Их стало несколько меньше.

— Ага, — продолжил я, — а теперь скажите, как вы понимаете грех?

Ответом мне было тягостное молчание, нарушаемое скрипом мозгов под чалмами. Хотя, возможно, кто-то из них почесывался. Наконец один стал с усилием воспроизводить канон Корана, назвал три заповеди — и я его пожалел. Этот пошел пить и кушать. Из остальных я так ничего и не выбил, хотя подманивал их наводящими вопросами, как птиц. Расстроившись, я нелестно отозвался об их имамах и муллах.

— Это я, я имам, — донеслось снизу. Говорящий это, оказывается, уже некоторое время сидел на корточках, обхватив тюрбан, и чуть не плакал. Этого и его служку я тоже отправил на небо, к гуриям — пусть вознаградятся за земной договор с Господом Богом, выражением чего и является пост священника. Хотя, между нами говоря — незаслуженно.

С остальными надо было что-то делать. Гнев истек из меня по капле, впитавшись в почву. Она приобрела мазутный оттенок.

— Ответьте на последний вопрос, — тихо произнес я, — что вы выражаете во время молитвы? Для чего вы молитесь, — пояснил я, и видя бесполезность толкования, добавил:

— Для себя или для Бога?

Я не помню, что они промямлили. Они были серы лицами и тихи, как жертвенные овцы. Их губы дрожали. Я пропустил их с миром в Рай — и почувствовал ком в горле. Видимо, ком в горле в тот год стоял не у меня одного. Так в одну из тревожных ночей, путешествуя по миру сновидении, я встретил своего брата Кассиеля, который был совсем без сил (я имею в виду, разумеется, духовные силы). Взявшись за руки, мы носились над землей, наталкиваясь на чудовищные образы чужих сновидений. Несколько мусульман, честно следуя своим канонам, предписывающим им считать женщину существом низшего порядка, видели во сне, как они выбивают ворота тараном, которым им служила девушка. Девичья голова билась о камни, оставаясь целой, пока камень не поддался… Одному еврею снились тамплиеры, изображавшие двенадцать апостолов во главе с Иудой… Над лесными тропами витали призраки всадников Апокалипсиса, а по самим тропам бродили тени, называя себя «вечным мщением» и «оружием Тьмы». Многие мусульмане видели себя пьяными и скачущими козлом, и только дворне романского императора снился уютный очаг, где пекутся хлебы.

В смятении и тоске стал подниматься я обратно, и тут, на камнях, что ведут через Лету и обрамляют ее берега, схватил меня Кассиель за край одежды, и стал упрекать в равнодушии к его усталости. Не зная, как истолковать его слова, я взял его за плечи, утешая — но он вырвался и поворотив меня на лунный луч, начал обвинять в излишней щепетильности по отношению к своему долгу, невнимании и жестокости. Я защищался, но Кассиель кричал, что я его бросил и забыл, и нет во мне к нему теплоты и любви, я же, заикаясь, напомнил, что вся теплота и любовь у нас отдана Богу. Тогда Кассиель, рыдая, кинулся на меня, выщипывая у меня перья и топча их ногами, при этом крича: «Ненавижу!». Я взвыл, но видя, что брат мой страдает и не имея представления о том, как с этим справиться, взял себя в руки, сказавши: «Эти крылья — не моя выдумка, они даны нам свыше. Они подотчетные. Ты портишь чужой инвентарь». Тогда плюнул Кассиель в ярости на землю, отпустил меня и бросился бежать. Но, видя, что я не бегу за ним (а я просто растерялся), он, помедлив, вернулся. Сталью блеснули его глаза в лунном свете.

Он взял меня за горло и сказал: «Убью». И я тихо ответил: «Убей».

Так стояли мы, словно любящие братья, обнявшись, и наши ресницы увлажнились.

Мне было жаль Кассиеля, и слезы потекли у меня из глаз от этой жалости и невозможности объяснить ему истинное положение вещей. Кассиель же, взвинченный собственным горем, потащил меня к воде. Зная, что задушить меня он не сможет, Кассиель решил предоставить дело волнам Леты. Я страшно закричал, Кассиель подскользнулся, и мы оба, рыдая, упали в реку.

Холодная, как одиночество, вода отрезвила нас, не разомкнув смертельного объятья.

Плеск и свист крылий были слышны далеко, и к тому моменту, как мы добрались до берега, с Эдемского холма сбегали встревоженные ангелы. Кассиель запечатал мне уста молчанием — похоже, его отпустило. Вид он имел виноватый и трогательный, а под крыльями образовались лужи. Я с притворной радостью сообщил окружающим, что внизу все лучше некуда, потому, набравшись Духа святого и желая отрезвиться, мы с братом и поплескались немного. Надо сказать, что нам не слишком поверили, и, приведя на Эдемский холм, в принудительном порядке обескрылили на ночь и влили ударную дозу святого духа. Святой дух окончательно исцелил наши сердца, и мы с Кассиелем, расцеловавшись, просили друг у друга прощения.