Дневник архангела Гавриила - [4]

Один их монахов, например, оказался заядлым игроком. Его азарт превышал всякую меру. Так же не спросясь, он, узрев пятые небеса, кинулся туда, и своим незрелым рассудком измучил архангела Рафаила: рулетка была ему сложна и он половину вечности резался в карты. Рафаил взвыл, его лицо дергалось, словно он заразился пляской святого Витта, а у стола возникла очередь. Еле спровадив монаха, Рафаил закричал: «Никогда! Больше! Его! Сюда! Не пускать!» — и ушел в тело, на землю, в Сорбонский университет, избывать раздражение.

А один из монахов, действительно получив за чистоту свою награду на пятых небесах, проиграл там все, что можно, приобретя небесную красоту. Похожий на юного ангела, шелестя длинными ресницами, воплотился он в Тулузе, и тут же стал предметом нечеловеческого внимания тамошних женщин. Облегая свою невинность, он скрывался в лесу, пока на помощь ему не пришли французские рыцари Храма. Тамплиеры вошли в его положение, и история кончилась гораздо скабрезнее, чем если бы все шло своим ходом. Но еще хуже, чем с монахами, дело обстояло со светским рыцарством. Однажды во время молитвы возникли передо мной граф Шампанский и его сестра графиня Адель. Страшно бранясь и поминутно поминая срамные места, находящиеся в противоестественном контакте с простолюдинами мусульманского происхождения, они требовали справедливости и реванша. Они считали себя оскорбленными какими-то женщинами и не хотели признавать себя мертвыми. Честно говоря, я не мог понять, чего они просят. Жив — так жив. По-моему, это был горячечный бред. Как они взяли меня в оборот! Они поносили мироздание. Вскоре граф Шампанский стих и стал пихать свою сестру в бок: мол, ладно, Адель, хватит уже. Но Адель несло. Это объяснимо: ведь в ней воплотилась Лилит, презретая Адамом, и жгучая обида будет клокотать в ней вечно. Лилит хороша собой, но не уверена в этом, потому всегда выставляет на показ то, что другие женщины спокойно украшают одеждой. Ее истинный облик не волнует, а пугает; на ней высокие сапоги, алые трусы из шкуры саламандры, грудь в наморднике, и сверкающий пояс. Ее тело искусано саранчой.

Я еле отделался от них. Потрепав Лилит по загривку, я отправил обоих назад, наградив вечной молодостью.

Постоянными завсегдатаями Рая были Римские папы и штат инквизиции, которая не замедлила возникнуть. Но приходили они не из-за святости, а из-за жестокой резни, учиненной друг другу. Один раз в чистилище обозначились сразу два претедента на папский престол, за которыми следовали их убийцы, тоже мертвые. Кассиель, сидевший тогда на воротах, попал в убийственное положение, поскольку четвЛрка эта и здесь продолжала препираться. Кассиель сказал им, что никуда их не пустит, пока они все друг другу не простят. С неожиданным облегчением все четверо тут же обнялись и побежали на Эдемский холм.

Кстати, об архангеле Кассиеле. Ему у нас тяжелее всех — он постоянно незримо присутствует внизу, разрешая земные споры и предотвращая извечное желание людей взять небо штурмом. Он — ангел-утешитель. Изначально он находился в раю, но поскольку большинство обиженных ходит по земле, а на небесах обиды забываются быстро, Кассиель решил исполнять свою функцию внизу, среди воплощенных. Это каторжный труд, и порой Кассиель сам нуждается в утешении. Больно видеть, как он с рассветом сбрасывает архангельский пурпур и, приобретя вид замызганного проходимца, камнем падает вниз. С темнотой он возвращается обратно, еле плетясь, черный от копоти и глины. Он ничего не рассказывает — от усталости у него не шевелится язык.

Год осады Иерусалима был для нас всех очень тяжелым. Вереницей шли мертвые, сбрасывая тело в чистилище, и нижние небеса стали смутны от обилия душ. Святых не было. В пиршественном зале гулял сквозняк. Я принимал по сорок исповедей в день и проклял свою должность. Дева Мария витала над землей, в развалинах бастионов, и некому было меня поддержать. Аннаэль варил душам пищу, гурии подавали ее на стол, поток мертвых не иссякал, Варфоломей исчез — наверное, ушел по тоске своей в тело, Петр создавал письменный заслон — но только для выходящих. В ушах у меня пели букцины. Когда настала передышка — я взлетел на Эдемский холм для работ с одиночками, запомненными мной на воротах — и тут раздался страшный лязг, рев голосов — и я увидел бегущего наверх Петра Он размахивал руками, его взгляд метался, он кричал: «Там мусульмане, они вынесли наши ворот и идут сюда!»

Я оглянулся. Сметая все на своем пути и топча отходы небесных животных, с копьями наперевес, к небесам неслась орава воинов ислама, требуя гурий, счастья даром и крови. На их лицах застыло тупое выражение мародеров. Ангелы растерялись. И тут я вспомнил, что я — тоже рыцарь, родной брат архангела Михаила В краткий миг передо мной пронеслось и прошлое, и настоящее, и будущее, в которых мы взаимозаменимы, и пепел битвы с воинством Лишенного имени, и печати, которыми мы навек скрепили его сущность. Столб огня пронизал мое тело, устремившись вверх — и я ринулся вниз. Мародеры отшатнулись, их окутала пыль.

— Стоп, — сказал я, — сейчас мы проведем раздел. — Сзади подходили ангелы.