Дневник А.С. Суворина - [72]

4 апреля.

Уведомил суд чести, что откладывать не желаю.

8 апреля.

Шильдер рассказывал, что будто царь был у умирающего Нарышкина. У него сидело еще трое его друзей. Они хотели уходить. Но царь их оставил. Нарышкин обратился к царю с просьбой исполнить его предсмертное желание. Царь, ничего не подозревая, согласился.

— «Увольте Горемыкина. Этот человек не любит вас и губит вашу династию».

Понятно, как царь был сконфужен. Горемыкин именно ничего не понимает. Пока он в министрах, будет готовиться революционное движение.

9 апреля.

Была Савина из Берлина, в восторге от своей поездки. Хитро посоветовала не давать «Татьяну Репину» в бенефис вторых артистов за святой, в виду возможного скандала. Я согласился. Я достаточно сыт.

* * *

Вечером 3 часа сидел инспектор института путей сообщения Брандт. Говорили о молодежи, о ее безвыходном положении. Он пришел предложить, чтоб все газеты написали такие статьи, за которые их бы запретили. Я ему сказал, что останутся правительственные газеты и «Спб. Ведомости» и явятся новые. Этим делу не поможешь. Молодежь, должна покориться царю и больше ничего. Тут не может быть другого решения, Она могла бунтовать против министров, совершенно ничтожных и нелепых, особенно против Горемыкина и Боголепова, но бунтовать против царя невозможно.

18 апреля.

Не писал долго да и не надо. Все одно и то же. Я чувствую себя глубоко несчастным с теми противоречиями, которые чувствую и которые отогнать не могу. Писал все ответ суду чести и все им недоволен. Все не так. Писавши этот ответ, я чувствую, что не так следовало говорить, надо было говорить яснее, интереснее. Мы переживаем какое-то переходное время. Власть не чувствует под собою почвы, и она не стоит того, чтоб ее поддерживать. Беда в том, что общество слабо, общество ничтожно, и может произойти кавардак невероятный. Он нежелателен. Вчера я получил грубое и злое на себя стихотворение, и оно меня очень задело. Я сам не свой был в Александро-Невской лавре и на могиле детей. Меня утешают тем, что я — власть, и что как власть, я должен терпеть. Чорт с ней, с властью! Чары ее я никогда не ощущал, негде было и некогда. Вечно занят, вечно в родном кружке, Лесть мне всегда была неприятна, ибо я никогда не думал о себе высоко. В это время нападок на меня сколько раз я думал, что попал на высоту не по праву, и сколько раз я плакал у себя в кабинет и спальне.

* * *

Вчера Дягилев с каким-то господином пришел в 11 ч. вечера к Буренину и сделал скандал за фельетон в прошлую пятницу. Буренин закричал, чтоб позвали швейцара, а Дягилев со своим чичероне бросился бежать вниз по лестнице.

* * *

Князю Ухтомскому.

Опричник царский, что ты мелешь?

Что шепчешь ты царю наедине,

Глаз на глаз? Что ему строчишь ты тайно,

Братаясь с радикалом пред царем?

Ты радикальничаешь точно так же-ль?

Иль, дорожа подачками, ты лжешь

Ему, клевещешь, как лукавый раб

Иль выжига из княжеского рода.

23 апреля.

Полемика вышвыривания «Нового Времени» продолжается с аппетитом и с подходом очень либеральным, что несомненно на руку русскому обществу, которое совсем застыло. Меня самого к этому же влечет и я не сочувствую порывам консерватизма, направленным против инородцев. Никогда я против них ничего не писал и ни к одной народности не питал вражды. Да и зачем? Можно поддерживать русское чувство, относясь к инородцам сочувственно и мило.

А. В. Никольский резок и прямолинеен, а это теперь не в пору.

Впрочем, все скоро кончится. Я не перейду в 1900 год наверное. 1899 будет последним моим годом. Когда несколько дней тому я думал, что умираю, я пожалел о жизни, но переход мне не показался страшен. Я хотел бы, чтоб только скорей.

Несомненно, от нас отстраняются. Арабажин, например, был у меня и просил заступиться за него. Но сам пишет в «Новостях».

Мне не нравится полемика Энгельгардта. Он не остроумен, тяжел, многословен. Полемика должна резать ножом остроумия или одушевления, иначе она — плохое дело.

* * *

Клевета относительно того, что я выпросил у министра циркуляр от 17 марта, очень распространилась и вредит мне больше всего. И тут ровно ничего сделать невозможно. Сегодня в «Revue Suisse» прочел, что «Новое Время» — одно против Дрейфуса, что оно «terriblement discrédité d’ailleurs». И во мне дух упал. Стар стал, уверенности нет, нет прежнего огня и силы. Я не могу выдержать всей этой травли, и она достигнет своей цели, если у нас не явятся свежие силы. А где они, где их взять? Подписка на памятник Пушкину только и радует. Она достигла вчера 24 000 р. Очень хорошо.

26 апреля.

В. П. Буренин сказал стихи свои, давно написанные Амфитеатрову;

Своей фамилии взамен

Ты кличку взял old gentleman;

Верней бы искренно и прямо

Назваться русской кличкой хама.

У Буренина, кажется, целый том наберется таких надписей к портретам. Чехов давно их собирал в особую тетрадку. Цела ли она у него?

* * *

«Россия» Амфитеатрова выйдет 28-го. Я думаю, что успех ее несомненен. Коломнин говорил со слов присяжного поверенного, который писал договор, что московские купцы, во главе с Мамонтовым, подписались на 180 тысяч, но денег этих Амфитеатрову не дали, а желают поручить ведение хозяйства особому своему человеку.