Дневник А.С. Суворина - [71]

Но что всего удивительнее в вашем письме, это обязательный совет мне «возбудить перед судом чести частное обвинение против г. Филиппова», которому пришла охота выкрикивать против меня гадости и распространять их в публике, или литературных кругах. Мне передавали, что было. Если это так, что, очевидно, подтасованное большинство может делать все, что ему угодно, имея заручку в Комитете. Вы, очевидно, полагаете, что когда в залах Союза устраивают мне скандалы, то для прекращения я могу возбуждать процессы против скандалиста. Вы заканчиваете: «из вышеприведенного вы изволите усмотреть, что Комитет Союза, по своей обязанности, был на стороне чести и достоинства как учреждения, так и каждого из его членов» и проч. Нет, я усмотреть не изволю, выражаясь вашим слогом. Я усматриваю совсем другое, как, надеюсь, усмотрит и всякий непредупрежденный человек. Я усматриваю нечто такое, что не дозволяет мне оставаться в этом учреждении и дозволяет перенести это дело на суд публики.

На мое письмо 29 марта вы отвечали мне письмом от 31 марта, которое я получил 1 апреля. 30 марта, встретив вас в высочайше учрежденной Пушкинской комиссии в Академии Наук, я спросил вас, получили ли вы мое письмо. Вы отвечали, что получили и что начали писать ответ. Из вашего письма от 31 марта несомненно следует, что вы писали его 31 марта, а не 30-го; ясно также, что, получив мое письмо, где я просил вас ускорить судом чести, вы собрали Комитет, прочли мое письмо и постановили предать меня суду чести в другой раз. В первый раз, но вашим словам, вы судили меня 17 марта, чему я мало верю, ибо постановление о том состоялось 19 марта после скандала, устроенного Филипповым. Это говорил кн. Ухтомский В. П. Буренину и М. А. Суворину и прибавил, что он этого постановления не подписал. Кто-нибудь тут говорит неправду. Вы теперь отрицаете клевету насчет циркуляра. Об ней не было «суждения». Я имею основание, в этом сомневаться. Клевета вышла не только из заседания Союза писателей, но и из Комитета Союза. С 19 марта по 1 апреля члены Союза весьма деятельно распространяли ее и в печати являлись намеки на меня».

3 апреля.

Получил обвинительный акт из суда чести, как отделения Союза писателей.

Ответил так:

«Г. непременный член суда чести при Союзе взаимопомощи русских писателей, уведомляю вас, что не имею ни малейшей причины к отводу кого-либо из судей чести и их кандидатов. Но я имею все причины отвести ту полемическую статейку, которую вы мне прислали в качестве не то обвинительного акта, не то насмешки над здравым смыслом и уставом Союза писателей. Об этом завтра я напишу в Комитет, если позволит мне состояние моего здоровья. — А. Суворин».

* * *

По поводу этого пришлось обратиться письменно к Исакову.

«М. Г. Петр Николаевич, я получил от непременного члена суда, чести выписку из журнала Комитета Союза взаимопомощи русских писателей. Этот документ есть не что иное, как полемическая статейка по шаблонному образцу статеек подобного рода, с тенденциозным подбором отдельных фраз из четырех моих статей, без всякой связи с предыдущим и последующим, с навязыванием мне того, чего я не говорил, и с тщательным убеганием от главного предмета — стачки молодежи, о которой я только и говорил. Я такому документу могу удивляться, но принимать его серьезно не могу, когда идет дело о вопросе, крайне серьезном. Стоит только вырванные фразы поставить в мои статьи на свое место, и документ этот окажется совершенно бесполезным. Тем менее могу я серьезно его принять теперь, когда молодежь так страшно платит за свои увлечения, за свою непосильную борьбу, от которой я ее предостерегал, принимая на себя за это удары не только от нее — что очень естественно — но и от тех, которые спокойно сидели в своих кабинетах и платонически желали ей победы, не шевеля для того и пальцем, если, не считать всяческую брань по моему адресу, точно во всем виноват я».

* * *

Сегодня в заседании, в присутствии нескольких художников (Вилье, Бруни и др. — 5 чел.), я наговорил Исакову невероятных вещей. Я был просто в бешенстве и вылил на него все что у меня накипело… Я назвал его «нулем, ничтожеством в литературе», «прихвостнем радикальной партии», «Сен-Жюстом в комитете du salut public» и чорт знает чего еще. Я говорил, что он должен был бы сложить с себя чин действительного статского советника, если он хочет действовать в союзе с этой партией. Я говорил, что правительство не стоит никакой поддержки, что оно глупо, нелепо, бесхарактерно, и что не ради его я писал свои статьи, а ради царя, на шею которого взвалили полицейское столкновение со студентами, и ради молодежи, которая, вижу, как гибнет и до чего ее это все довело. Исаков старался не потерять спокойствия, выбегал и возвращался и стал около меня просто лебезить. Он уверял, что заступался за меня, что спорил с членами комитета, что судьи чести все честные люди, что необходимо, наконец, разобраться; в этой сутолоке и проч., в том же роде.

Через час художник Вилье встретил меня в магазине и сказал: — «Ну, поговори вы со мной, как с Исаковым, я бы вас отдул». — «Да и я бы то же сделал». Но вот подите!..