Дневник. 1923–1925 - [126]
15 [декабря], вторник
Утром на rue le Verrier в consulat soviétique[3062]. Там недолго. Грубое, хамское отношение. Ко мне меньше, но из-за того что я не взял sauf-conduit[3063] с собой, мне отложили выдачу отсрочки. Спрашивал — Якубовский (?), — почему я не записался в здешний союз художников, и [говорил], что надо. Вышел расстроенный.
Домой. Написал письма Анюте, Серебряковой и С. М. Волконскому (по поводу иллюстр[ирования] его книги о жесте)[3064]. Завтракал дома. Заходил к Пав[лу] Леону и там видел Иду Ис[идоровну]. Оказывается, она и В[ладимир] О[сипович] давно помирились. Оттуда на métro на rue Marbeuf.[3065] (Заходил на выставку в Galerie [Barbazanges-]Hodebert[3066] ничтожного художника G. Hebrard’a[3067], каких сотни. Портреты, пейзажи, orient[3068].) Вымылся. Сначала было пустынно и скверно. Потом пришла The Grecian marble. I looked at her, then handling <…>[3069]. At last flogged my turkey[3070].
Поехал на rue Labiche к Волконским, художнице и ее сыну-художнику[3071]. Роскошная квартира, во всю стену ее портрет à la Sargent швейц[арского] худ[ожника] Ginaud (Жино?)[3072], Левицкий (?), хороший Sisley и др[угое]. Копия с портрета Толстого[3073] Зинаиды Волконской[3074]. Показывала мне после чая, за кот[орым] кроме ее дочери была еще датчанка Mlle M. (?), свои картины. Очень хорошие этюды Бретани, Algier’a[3075], а у сына еще большие этюды народных типов basques[3076] (охотник с собакой, два быка с крестьянином) и карлика.
Оба хорошо работают, но сын — ему 24 года — гораздо талантливее. Я их хвалил. Они мне не понравились, сын — особенно, очень conceited[3077]. Даже не помог мне одеть пальто! Мать похожа на старую англичанку — очень любезна, но неприятна. Звали к себе еще. По-видимому, были очень довольны моими похвалами. Я себя вел с апломбом — en maître[3078]. Потом пришел еще неприятный, обрюзгший русский — тоже conceited[3079] — некто Арсеньев, у кот[орого], он говорит, была в П[етербур]ге замечательная коллекция старинного фарфора. На tram’e к 7-ми на Solférino. В итальянс[кой] лавочке купил cervelas aux choucroute[3080], фунт шв[ейцарского] сыра и 2 паштета, что дома произвело сенсацию. Обедал экспромтом Каминский.
В[ладимир] О[сипович] дал коньяку, St-Émilion’у[3081] и бут[ылку] гадкого шампанского, кот[орое] я не пил. После обеда втроем лежали на диване под плэдом — я, Г[енриетта] и Каминский, потом мы пели. Он — русск[ие] вещи, я — «Ombra mai fu»[3082] и много Шумана. Меня очень хвалили — и действ[ительно], я был в голосе. Каминский ушел после часа ночи.
16 дек[абря], среда
Ходил за папиросами, меня остановил Нашатырь. Я был неожид[авшим] встречи, но был скорее с ним любезен; он, к счастью, не очень настаивал на встрече[3083].
Ходил к рамочнику за закантов[анным] портретом Мефодия. Домой. Пел «Груз[инскую] песню» Рахманинова, «Нет, только тот, кто знал», «Ombra mai fu», «Widmung»[3084]. После посещения rue le Verrier чувствую тошноту до сих пор и некоторое беспокойство. Написал вчера же Мифу, чтобы он выслал мой sauf-conduit[3085].
До завтрака не выходил, написал письмо к Нов[ому] году Изабелле — несколько нежных слов.
Прислали 2 тома «Larousse illustré»[3086], в нем неожиданно нашел себя: «Somov (Constantin), peintre russe, ne à Petrograd en 1869. Ses oeuvres (portraits, scènes de XVIII s[iècle], fantasie) sont d’un art délicat et précis»[3087]. На Андрюшу Гиршмана произвело это впечатление сенсационное, и он бегал, всем рассказывал о нем [о словаре]. Пришла к завтраку кузина Г[енриетты] Л[еопольдовны] Соня Квилль — довольно долго болтала. Я с Генр[иеттой] поехал в магазин — там долго полуспал, слоняясь. В 5 с Генр[иеттой] пошел в café Weber пить кофе, встретили там брата и сестру — Ливен и М. Конюс. Немного с ними поговорили.
Потом остались одни.
Оттуда я с пакетом пошел медленно — и два раза сбившись с пути по рассеянности — к Рахманиновым. Был у них в 7. До обеда злословили Волконских-художников[3088]. Их кузина тоже их не любит, т. е. Софья Григорьевна. Обед, мой menu: шампиньоны в сметане, бульон с палочками с сыром, жар[еная] курица с сал[атным] chicorée[3089], апельсинный салат и кофе. После обеда показал им Versailles Бенуа, кот[орый] они, по-видимому, купят, портрет Мефодия и мой «Карнавал». Послед[ний] им очень понравился, портрет — меньше. Потом было занятие, кот[орое] они нашли «бешено» интересным: просили меня сделать их характеристику; я отказывался, но И[рина] С[ергеевна] клялась, что ни за что не обидится. Я сказал ей много неприятного, скрасив чуть-чуть лестью. Танечке — правду необидную.
Сказал, что мог бы сказать Ирине часть биографическую, т. е. объяснить ее, но, как она ни умоляла, ничего не сказал, а Танечка, поняв, чтó я могу говорить, даже испугалась. Они были очень довольны моей проницательностью. Ушел от них в 11 часов. Гиршманы еще не спали — от них только что ушли гости.
