Дневник 1907 - 1918 - [5]

Пломбировал зубы. Заткнул два дупла.

Сегодня в научном классе учеников было девять человек: Добрженец, Пиастро, Шурцман, Шмидт, Ваншейдт; какие все милые русские фамилии, точно острова Тихого океана! Ещё есть трое, у тех уже совсем чёрт знает какие фамилии. Илюша Гвирцман - еврей, высокий, довольно красивый, довольно живой, ума среднего, ничего себе. Мишка Пиастро, тоже еврей, низенький, толстенький, довольно миролюбивый; говорит, что хорошо играет в шахматы; судя по разговорам, довольно осведомлён, непременно сыграем с ним, и уже много говорили. Добрженец, поляк, с красными волосами, не блестящего ума (хотя, кажись, в прошлом году шёл одним из первых). Все трое - скрипачи; затем два валторниста. Шмидт - немец, драчун. Константин Ваншейдт, о котором я уже упоминал, должно быть лучше всех, по крайней мере наиболее солидный и благообразный. Что касается до учениц, то более других обращает на себя внимание Анисимова, Эше, Флиге, Бессонова. Последняя - смелая, живая до вертлявости, рисуется, не по летам молода, но корчит из себя взрослую барышню, что отвратительно действует. Флиге - напоминает её, но умеренней. Эше - куда скромней, в классе занимается рисованием; я обратил на неё внимание ещё весной: разбирая её довольно оригинальную фамилию, я случайно натолкнулся на e-c-h-e (Eche), т.е. все буквы составляют название нот; попробовав на рояле и повертев и так и сяк, я получил недурную тему, которую и поместил побочной партией в свою третью фортепианную сонату, которую тогда сочинял; Мясковский, рассматривая сонату, нашёл тему «архисвежей» и замечательно красивой. Но больше всех меня теперь интересует (в той степени, в которой они меня интересуют вообще) это Анисимова.

На глаз я ей дал бы пятнадцать лет, даже меньше, и едва ли ошибусь. Красивая ли она? Пожалуй - да; хотя особенной правильности в чертах нет, но жизнь, здоровье, весёлость^{4}. (Я ещё помню её четыре года тому назад, когда в первый год моего поступления был в течение десяти дней в научных классах). Весной на публичных фортепианных экзаменах случилось так, что я сдавал их с винклеровским классом, а за ним играл класс Палетика; среди него была и Анисимова. Все вместе были в артистической. Мы с ней молвили несколько слов и могли бы коротко познакомиться, так как она против этого, очевидно, ничего не имела, но мне было лень, Анисимова меня мало интересовала. За лето она сильно похорошела.

25 сентября

Сегодня я «ымынынник» и должен быть под столом. Но у нас сегодня никакого особенного празднества не было, потому что папа по своим вечным делам приехать не смог и будет здесь только в первых числах октября. Были только Раевские и Евд. Мак. Петрова. Прежде на этот день я смотрел, как на нечто замечательное, ждал с нетерпением; может потому, что знал, что получу подарки. Сегодня тоже я получал их, и немало. От тёти Тани, мамы и папы - шахматный столик, очень хороший и очень дорогой; кроме того, от папы оперу (какую хочу) и шоколаду. От Mlle Roblin малюсенький финский ножик и две французские книги, от Mme Петровой - золотой porte-карандашик, от тёти Кати - три рубля. Верно, ещё будет от папы крёстного. В общем - довольно и доволен.

Завтра утром идти в Консерваторию к Черепнину впервые по дирижёрству. Сегодня я праздновал и научные классы пропустил. Эти дни у нас гостит Mlle Louise

20 сентября

Roblin. Когда мне было семь лет, она почти прямо из Парижа семнадцатилетней девочкой была взята ко мне и прожила в Сонцовке почти два года; потом уехала; потом опять, когда мне было двенадцать лет, пробыла у меня около года. Теперь она в Пскове, где у неё много уроков, но нас не забывает, так как ужасно любит маму, и иногда на несколько дней приезжает, как и теперь. Ещё когда впервые она была у нас в Сонцовке, я научился в шахматы и её научил. Теперь она попрактиковалась. Мы играем; пока сыграли восемь партий с результатом 6-1-1.

В последний раз Захаров говорит мне:

- Приходите как-нибудь к нам. с братишкой (мой ровесник) в шахматы поиграете!

- Благодарю вас.

- Так придёте?

- Хорошо, непременно.

Хотя мне бы очень желательно завести с ними покороче знакомство, но я, разумеется, с первой клички не пойду; пусть повторит ещё раз, другой, да объяснится правильней, да обстоятельней, - тогда с моим удовольствием.

28 сентября

Всё идёт мало-помалу. Занятия в Консерватории разгораются тоже мало-помалу, и во всё это втягиваешься всё больше. У Черепнина начали дирижёрство. Предполагалось три человека, а накатило чёрт знает сколько и выходит бестолково. Когда он вывесил аншлаг и пригласил нас пожаловать в такой-то день, то я, помня. как было с Лядовым, к Черепнину на зов аншлага не пошёл. Когда же он осведомился обо мне и кто-то отвечал, что Прокофьев-де теперь посещает научные классы и верно там, то уважаемый старший преподаватель произнёс: «Значит, науку предпочёл искусству!...». Острота директорская, достойная бывшего нашего Бернгарда. В моём стойле (как я называю научный класс) всё по-старому. Ученики мне не нравятся; по возможности их избегаю. Ученицы возбуждают странные, скучные чувства, которые ежеминутно очень меняются. Анисимова не нравится; кстати она самая молодая в классе. Идиотов в смысле науки не оберёшься! Удивительный класс.