Дневник. 1873–1882. Том 2 - [50]

29 января. Понедельник. Сегодня утром, после обычного моего приема (по понедельникам) в канцелярии Военного министерства, я был во дворце вместе с князем Горчаковым и Гирсом. Несмотря на вчерашние хорошие известия, государь был в мрачном расположении духа и обошелся весьма неласково с канцлером. Когда мы вошли в кабинет, государь, передавая князю Горчакову письмо с разными льстивыми фразами, полученное им от Биконсфильда, сказал князю с неудовольствием: «A Votre place je me serais offensé d'une telle flatterie; évidemment il se moque de Vous»[44]. Канцлер проглотил эту горькую правду и начал объяснять, что назначаемый к нам на место лорда Лофтуса новый английский посол всегда был другом России и принадлежит к либеральной партии, следовательно, он не из числа приверженцев теперешнего торийского правительства. Однако же государь сказал, что, несмотря на то, ничего хорошего не ожидает от Биконсфильда. Затем канцлер прочел заготовленный ответ на последние депеши графа Шувалова по афганскому делу. Были еще объяснения по разным второстепенным вопросам.

В Государственном совете прошли сегодня весьма продолжительные прения по двум серьезным делам: об отмене узаконений относительно предельного роста (процентов) и заключения в тюрьму за долги. Значительное большинство высказалось в пользу отмены по обоим делам, несмотря на веские возражения меньшинства.

4 февраля. Воскресенье. В течение всей прошлой недели не было ничего заслуживающего внесения в дневник. Ожидали присылки заключенного 27 января мирного договора, который и получен в прошлую пятницу (2 февраля). На другой день, то есть вчера, государь собрал у себя на совещание канцлера с его товарищем, великих князей – наследника цесаревича и Владимира Александровича, – графа Адлерберга и меня. Прочитан был еще раз редактированный графом Адлербергом проект манифеста о заключении с Турцией договора, и решено не отлагать предположенного по этому случаю торжества, так как по телеграфу известно, что султанская ратификация договора уже отправлена из Константинополя. Известны теперь из прочитанных депеш князя Лобанова и все подробности установившегося наконец [хотя и с большими трудами] соглашения.

Предположенное торжество состоялось сегодня. От всех участвовавших в походе частей войск Петербургского гарнизона расставлены были взводы в залах Зимнего дворца. В Николаевской зале поставили амвон; митрополит прочел манифест, и затем отслужили благодарственное молебствие.

Сведения с низовий Волги совершенно успокоительные: больных с признаками заразы уже нет. Паника, кажется, угомонилась; самое слово «чума» уже начинают произносить почти с улыбкой…

6 февраля. Вторник. Сегодня получены из Бухареста сведения, что румынское правительство, по-видимому, образумилось, узнав о приказании, данном барону Стюарту, выехать из Бухареста; временно останется там статский советник Якобсон, только для ведения текущих дел. Кажется, на румын подействовали и назидания из Вены и Берлина. Братиану объявил Стюарту, что, согласно нашему требованию, Добруджа не будет включена в карантинную сферу и останется свободною для прохода наших войск; румынские же войска, занявшие было под Силистрией форт Араб-Табию, отойдут назад. При этом румынский министр выразил сожаление княжеского правительства о том, что оно навлекло на себя неудовольствие российского императора, и желание снова заслужить его милостивое расположение.

Как ни мало доверия заслуживают льстивые речи румынских министров, однако же все-таки хорошо, что мы избегнем лишних затруднений и неприятностей. Заметна и в Вене, и в Берлине некоторая перемена в тоне: австро-венгерский посол барон Лангенау заявил Гирсу, что граф Андраши дал румынам положительный совет держать себя скромнее и не вызывать нас на ссору. Из Берлина пишут в том же смысле и, кроме того, поддерживают наше требование, чтобы консул наш в Софии, Давыдов, принимал наравне с консулами других больших держав участие в совещаниях по введению в Болгарии нового политического устройства.

Государственный канцлер наш, видя такую перемену в настроении Европы относительно нас, снова начинает уже хорохориться, приписывая себе успешный оборот дел, между тем как в действительности он во всё время оставался в неведении относительно происходившего в политике. Даже с послами он уже не входит в личные сношения, предоставляя всю обузу Гирсу.

После заседания Комитета министров был я на совещании у великого князя Михаила Николаевича по поводу предстоящей передачи Ижевского и Сестрорецкого оружейных заводов новым лицам в [прежнее] коммерческое управление. В совещании этом участвовали генерал Баранцов и несколько артиллерийских генералов. Великий князь вмешался в это дело потому, что оно уже подало повод к городским пересудам и толкам. Надобно придумать, как оградить артиллерийское ведомство от новых нареканий и подозрений. Я лично очень рад тому, что великий князь, несмотря на временное только пребывание свое в Петербурге, взялся за такое щекотливое дело: он один мог, по своим личным отношениям с почтенным [и добрым] А. А. Баранцовым, подействовать на его убеждения, не возбуждая его раздражительности.