Дневник. 1873–1882. Том 1 - [21]

Вот та среда, в которой обречен я действовать. Есть ли возможность одному бороться против целой могущественной шайки? Какое поразительное и прискорбное сравнение с той обстановкой, при которой вступил я в состав высшего правительства 13 лет тому назад! Тогда всё стремилось вперед; теперь всё тянет назад. Тогда государь сочувствовал прогрессу, сам двигал вперед; теперь он потерял доверие ко всему, им же созданному, ко всему, окружающему его, даже к себе самому. При таком положении дел возможно ли мне одному устоять на обломках кораблекрушения и не будет ли извинительно, если я решусь сложить с себя оружие?.. Один в поле не воин.

Под влиянием этих грустных размышлений заканчиваю год с тоской в сердце. Невесело встречаю и наступающий 1874 год.

1874 год

1 января. Вторник. По заведенному порядку отправляясь в 10 часов утра к докладу в Зимний дворец, я взял с собою целый чемодан с подробным отчетом по Военному министерству за 1872 год и с планами крепостей. Краткого же отчета или обзора деятельности министерства за истекший год, обыкновенно представляемого мною в первый же день каждого года, на этот раз не было. Хотя государь и заметил это, однако же не спросил, почему нет означенного отчета, который двенадцать лет сряду представлялся мною аккуратно и на который всегда обращалось особенное внимание его величества.

Признаться, я доволен, что государь не вызвал меня на объяснения по этому предмету. При настоящем моем настроении я мог бы высказать много лишнего, неуместного. Пришлось бы объяснять, что до сих пор представляемые мною ежегодно всеподданнейшие доклады о ходе дел вверенного мне министерства являлись не столько отчетами за прошлое время, сколько программами дальнейшей деятельности министерства; что в этом ряде программ, удостаиваемых каждый год высочайшего одобрения, и заключался общий план произведенных в течение последних двенадцати лет обширных преобразований и улучшений по военной части; что постепенный, правильно соображенный ход этих преобразований разом обрывается с 1873 годом: военный министр лишается собственной инициативы, ему навязывают чужую программу, ему связывают руки сметой и, что всего важнее, он лишается мощной поддержки свыше. Какую же программу может он представить на наступивший 1874 год?..

Вот в каком смысле могли быть мои объяснения. Хорошо, что я воздержался от них. Государь сегодня, еще более чем во всё последнее время, озабочен и невесел: его встревожило нездоровье императрицы, которая со вчерашнего вечера слегла в постель. Его величество поздоровался со мною так же, как обыкновенно в новый год: обнял меня, пожелал счастливого года, но[16] сейчас же заговорил о болезни императрицы, а затем объявил, что подписал и пометил нынешним числом манифест о новом законе воинской повинности и рескрипт на имя его высочества председателя Государственного совета. Мне же – ни одного даже доброго слова! При всей моей философии, есть ли возможность оставаться равнодушным к такой явной несправедливости [и неблагодарности].

Новый закон о воинской повинности есть дело великое, мало уступающее другим главнейшим реформам[17] настоящего царствования. Оно велось три года под непосредственным моим руководством; продолжительные прения, происходившие в Особом присутствии Государственного совета и в Общем собрании, положительно вынесены на моих плечах. И что же? Все члены бывшей Комиссии получили щедрые награды, председателю Комиссии дан великолепный рескрипт (правда, по моему же только настоянию), теперь дается рескрипт председателю Государственного совета, объявляется высочайшая благодарность некоторым лицам, которые приглашались в заседания только в качестве экспертов… Один я позабыт, как будто дело вовсе до меня и не касается! Даже не сказано короткого «спасибо».

Со стесненным сердцем вышел я из кабинета императора и в приемной комнате нашел целую толпу раззолоченных сановников, приехавших благодарить за разные милости: кто по случаю назначения, кто за полученные награды. В числе первых был Александр Аггеевич Абаза, назначенный председателем Департамента экономии и произведенный в действительные тайные советники. Александр Аггеевич[18] – умный, даровитый человек и умеет жить в свете. [Вот единственные его достоинства, конечно, недостаточные для того, чтоб оправдать такое быстрое повышение.] С небольшим год тому назад он был частным лицом и, кажется, не имел даже генеральского чина (действительного статского советника), который получил только по званию гофмаршала при дворе великой княгини Елены Павловны. И вот уже занимает он такой пост, на котором привыкли видеть старых, заслуженных сановников. Таким чрезвычайно быстрым повышением он обязан великому князю Константину Николаевичу и поддержке Рейтерна. Впрочем, он человек, приятный для всех партий, не исключая и шуваловской: он умеет говорить спокойно, всегда в примирительном смысле; никогда ничего резкого; С’est un homm comme il faut[19], – говорят наши салонные государственные мужи.

Кроме Абазы, сиял радостью юродивый Делянов, назначенный членом Государственного совета. На место его товарищем министра народного просвещения назначен князь Ширинский-Шихматов.