Дневник. 1873–1882. Том 1 - [20]

Великий князь сначала отклонял от себя новую обузу, но согласился с моими доводами; а чтобы не возбудить тревоги в лагере всесильной шуваловской партии, мы пришли к заключению, что вместо учреждения нового комитета лучше испросить высочайшее соизволение на сохранение при Государственном совете временно прежнего Особого присутствия по делу воинской повинности с некоторым лишь изменением его состава. Этим путем цель будет достигнута вполне, не возбудив никаких толков.

25 декабря. Вторник. Несмотря на схваченную мною простуду, я все-таки поехал во дворец; необходимо было мне сделать доклад до четверга – дня, назначенного для торжественного открытия клиники Вилье[14]. Государь был разговорчивее, чем обыкновенно; прочел мне письмо, написанное им собственноручно к императору австрийскому Францу-Иосифу по случаю 25-летнего юбилея со времени назначения его шефом Кексгольмского полка. После доклада я представился принцу Альфреду Эдинбургскому, жениху великой княжны Марии Александровны, а потом поклонился императрице и прочим членам императорской фамилии. Во время же прохождения их в церковь поспешил уехать из дворца домой.

27 декабря. Четверг. Вчера просидел весь день дома и сегодня чувствую себя лучше. Утром ездил во дворец с докладом, а потом был на открытии клиники Вилье. Государь, наследник цесаревич, несколько других особ императорской фамилии и небольшое число приглашенных лиц после обычного молебствия осматривали строение. Всё обошлось благополучно и прилично. Когда же все разъехались, я объявил о наградах, пожалованных душеприказчикам баронета Вилье и всем, участвовавшим в постройке клиники. Как самое здание, так и внутреннее его устройство в самом деле прекрасны. Заведение это останется прочным памятником покойному лейб-медику императора Александра I.

Сегодня опубликован высочайший рескрипт на имя министра народного просвещения, читанный в прошлую пятницу в Совете министров. Хотя редакция рескрипта значительно изменена против прежней, однако ж сущность осталась та же. Это жалкая мистификация, которая, впрочем, может обольщать разве что самых наивных приверженцев аристократизма. Уже сегодня некоторые лица, прочитав рескрипт в газетах, издевались над ребяческой затеей. В числе их был даже наш градоначальник генерал Трепов.

31 декабря. Понедельник. В последний день года невольно мысли обращаются назад и быстро пробегают через целый ряд сохранившихся в памяти впечатлений. Для меня 1873 год прошел в виде темной полосы; от него остались только грустные впечатления. Ни в один из предшествующих годов не выносил я столько неприятностей, досад и неудач. Давно уже начатая против меня интрига созрела и разразилась во всей своей гнусности. Врагам моим не удалось вполне достигнуть своей цели; они не могут считать себя победителями, но все-таки успели повредить мне в глазах государя и сделать почти невозможным мое положение в составе правительства. Видя на каждом шагу нерасположение и недоверие со стороны того, чья воля окончательно, безапелляционно решает все дела, я парализован в своей деятельности. После печального исхода бывшего в начале года секретного совещания по военным делам и с установлением нормального бюджета Военного министерства мне уже невозможно вести дело военного устройства с той самостоятельностью и энергией, с которыми вел я его до сих пор в течение более 12 лет.

Что же касается общих дел государственных, выходящих из круга военного ведомства, то в этом отношении я совершенно устранен. Всё делается под исключительным влиянием графа Шувалова, запугавшего государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергаются и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом охранения личности государя и монархии граф Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. Таким образом, уже теперь в Комитете министров большинство членов действует всегда заодно с графом Шуваловым, как оркестр по знаку капельмейстера. Тимашев, граф Толстой, граф Пален, Валуев – послушные орудия графа Шувалова. Эта клика собирается для предварительного соглашения во всяком предпринимаемом деле. В заговорах ее участвуют Грейг и граф Бобринский.

Министр финансов Рейтерн хотя и стоит более независимо, избегает, однако же, столкновений с всесильной шайкой и часто делает ей уступки, не совсем честные. Еще менее осмеливаются перечить Набоков и князь Урусов: у этих людей нет и капли того мужества, которое называется courage civique[15]. Абаза искусно лавирует, пользуясь своим нейтральным положением. Более всех мог бы держаться самостоятельно князь Горчаков по своему положению в свете и пред государем и по значению, приобретенному его именем в Европе; но он вовсе устраняется от дел внутренней политики, а подчас его аристократические инстинкты сближают его с ратоборцами обскурантизма и помещичьего режима.

Наконец, для полноты счета, надобно добавить графа Александра Владимировича Адлерберга и адмирала Николая Карловича Краббе. Первый вполне сочувствует аристократической партии и, быть может, готов бы был пойти гораздо далее шуваловских идеалов; но он прежде всего человек придворный, притом апатичен и лично не любит Шувалова, а потому не станет в ряды его шайки, хотя часто помогает ей, пользуясь своим исключительным положением в семейном кругу царского дома. Что же касается адмирала Краббе, то его едва ли можно считать в числе министров: принятая им на себя шутовская роль и эротические его разговоры ставят его вне всякого участия в серьезных делах государственных.