Когда я переступил порог камеры, он сидел за столом и спокойно перебирал в руках изящные четки. Передо мной сидел постаревший, седой человек со впалыми щеками. Мне показалось, он вот-вот закашляется и начнет задыхаться, до того жутким был его вид. Мы крепко обнялись и стояли не шевелясь некоторое время. Я и он, двое из четверых…
— Я принёс тебе хорошего плану, — сказал он и достал из-за пояса тугой шарик анаши. — Наша, азиатская, люди не забывают… Хорошо мыслится под ней, хорошо.
Папиросы лежали тут же, на столе, он достал несколько штук и принялся выдувать табак из гильз.
— Я не употребляю, ты же знаешь, — отмахнулся я. — Не героин, но все же…
— Как хочешь, — он вскинул на меня голову. — Забыл. А я забью, хочу побыть в мэтрополитэне, — пошутил Гадо грустно. Он быстро набил одну папиросу и, прикурив, без жадности, а как настоящий профессионал, легонько затянулся дымом.
— Есть люди… — сказал он. — Они уже три недели снимают квартиру напротив тюрьмы. Ты вовремя подоспел… Осталась самая малость, а так всё решено и согласовано… Идёшь или останешься здесь?
— Иду! — вырвалось у меня почти сразу. — Но ты же рассчитывал только на себя, теперь многое придётся менять…
— Ерунда, не многое! Сейчас ты узнаешь все детали и решишь. Так отсюда ещё не убегали, брат, — заверил меня Гадо и впервые улыбнулся.
Он говорил, говорил и говорил, посвящая меня в детали предстоящего побега. Я слушал и чувствовал, как во мне что-то поднимается и закипает. Таджик умел красиво говорить, он прямо завораживал своим негромким уверенным голосом. Его хотелось слушать и слушать.
— Но ведь тебе предсказано три побега, Гадо! — не удержался я в конце разговора и все-таки напомнил ему о словах бабая.
Он на некоторое время замолчал, потер крепкий подбородок рукой, затем медленно-медленно произнёс:
— Аллах даст и четвёртый, дарагой. Всё — в руках Аллаха.
Такого ответа я от него не ожидал. Действительно, все — в руках Аллаха. Возрадовавшись, я рассказал ему о Таре и своих возможностях.
— С такими силами можно брать тюрьму, — сказал Гадо. — Не ломай голову, всё будет хорошо, я знаю.
И я ему верил.
— Если свалим и на этот раз… Клянусь, я приму вашу веру! Клянусь!
Ради этого стоило жить. Мы разошлись через час пятнадцать, но я знал, что мы скоро встретимся вновь, очень скоро…
г. Пермь, конец 90-х, тюрьма
