Длинные тени - [138]

Попробуй угадай, что замыслил этот газетчик, но, вместо того чтобы поблагодарить Вагнера за столь захватывающие подробности, он задал еще один, и довольно каверзный, вопрос:

— Моих читателей несомненно заинтересует, известно ли вам что-либо о дальнейшей судьбе членов семьи Мендель?

Вопрос этот вызвал у Вагнера явное замешательство. Сказать, что от них и следа не осталось, — это и так понятно, иначе он бы этой фамилии себе не взял.

— Разумеется, — сказал он, — судьбу членов этой фамилии я знаю. Но о чем можно здесь говорить? Что было, то было.

— А я, — заключил репортер, — напишу примерно вот что: «Рано или поздно, но со временем все тайное станет явным, ибо память человечества ничем не вытравить». И еще: «Преступников уничтожить можно, куда труднее уничтожить их преступное учение, которое начинается с ненависти и кончается убийством».

Вагнер словно онемел. Плечи вздрогнули, как от удара. Кровь снова прилила к щекам. «Спокойно, Густав, спокойно, — внушал он себе, — держи себя в руках!» — но все-таки не выдержал:

— Каждый человек идет своей дорогой. Вам, я думаю, не хватило бы мужества вести себя так, как те, кого вы называете преступниками. Я был верным солдатом Германии. Гиммлер говорил, что эсэсовец…

Каким образом имя шефа гестапо — Гиммлер — подвернулось ему на язык? Вышло так, будто он сам себе подставил подножку. В зале раздался смех. Двое, как бы сговорившись, разом поднялись со своих мест. Это были корреспонденты местной бразильской газеты. Они переглянулись, и старший из них сказал:

— Господин Вагнер, горячиться здесь ни к чему. Давайте попытаемся внести ясность. Не считаете ли вы, что в Собиборе и Треблинке вы были не больше как марионеткой в чьих-то руках?

Вагнер все еще не понял, что ему хотят помочь не увязнуть в трясине. И он решительным движением руки отмахнулся от вопроса:

— Нет, нет. Моим шефом все время был Франц Штангль. Мы относились друг к другу с уважением, и никогда он меня марионеткой не считал. Я это могу доказать.

— Не надо. Лучше скажите нам, сколько, по вашему мнению, теперь в Бразилии замаскировавшихся бывших и неонацистов?

Это, должно быть, были вопросы его доброжелателей, ради которых Тереза добивалась, чтобы состоялась пресс-конференция, а он, Вагнер, уже было отчаялся, полагая, что никто их не задаст. Теперь он не должен мешкать и отвечать будет так, как ему рекомендовал адвокат и требовала от него Тереза.

— Я их не считал.

— А если мы вас попросим назвать хотя бы кого-либо из них?

— Это исключено.

— Жаль. Нам вы, конечно, можете не отвечать, но на суде вы станете податливее и ответите по существу.

Вагнер вновь непререкаемым тоном заявил:

— Это исключено! — И после небольшой паузы добавил. — Я — гражданин Бразилии, и, если меня вздумали судить, это должно происходить в моей стране — в Бразилии. Я также ничего не буду иметь против, если меня выдадут Федеративной Республике Германии.

Задавали еще и другие вопросы, на которые Вагнер отвечал — то охотно, то увиливая от прямого ответа, но интерес к ним у Берека уже пропал. «Да, — подумал он, — затеянный Терезой спектакль удачным не назовешь. Инсценировка могла бы быть более убедительной».

ПЕЧАТЬ СООБЩАЕТ

«Юманите», Париж, 23 июня 1978 года

Т е н ь «а к ц и и Р е й н г а р д»

Почему арестованный в Бразилии эсэсовец Вагнер попытался покончить с собой?

(Из репортажа Пьера Дюрана)

…Наконец Густава Франца Вагнера перевели в столичную тюрьму — в Бразилиа. Отвели ему там отдельную камеру, разрешили пользоваться телевизором, просматривать газеты, предоставили другие удобства, каких не имеют остальные арестанты в этой далеко не демократичной стране. Ему разрешили провести пресс-конференцию. У представителей печати создалось впечатление, что держится он излишне самоуверенно, о своем будущем нисколько не тревожится, ведет себя нагло и заносчиво.

Чем же объяснить, что менее чем через неделю он попытался покончить с собой?

Вагнеру теперь шестьдесят семь лет. Это человек гигантского роста, светловолосый, с холодными голубыми глазами. В Бразилию он прибыл в 1950 году. В пригороде Сан-Паулу у него собственная ферма. Одно время он был механиком, потом занялся разведением кроликов и кур. Понемногу научился понимать и даже кое-как изъясняться по-португальски.

Вагнер, вероятно, мог бы спокойно жить и дальше, если бы не его многолетняя любовь к вдове своего старого верного друга — мадам Терезе Штангль. По решению Международного трибунала в Нюрнберге Франц Штангль — начальник лагерей смерти Треблинки и Собибора — был приговорен к смертной казни. В Треблинке погибло 700 тысяч человек, в Собиборе — 250 тысяч. В обоих лагерях вспыхнули восстания, после чего эти фабрики смерти прекратили свое существование.

Выступая на пресс-конференции, Вагнер не отрицал, что он был эсэсовцем. Собибор, считает он, был не адом, а раем для рабочих. Умерщвляли в нем только больных, так как в Германии лазареты были переполнены.

На пресс-конференции Вагнер заявил: «Я надеюсь, что меня выдадут Федеративной Республике Германии. Во время войны я честно служил Германии, и это должно быть принято во внимание. Там у меня имеются верные друзья. Будет справедливо, если правительство ФРГ поддержит меня».