Длинные тени - [135]

Минуты две он молчал. Только что он произнес «обычная работа» и вдруг наморщил лоб, будто пытаясь что-то вспомнить, и бешено сверкнул глазами, как бы угрожая кому-то неведомому. Береку показалось, что Вагнер стал о чем-то догадываться. Но вряд ли, ему и в голову не придет, что пути Куриэла и доктора Шлезингера могли когда-то пересечься.

Берек подал Вагнеру стакан воды, снова прощупал его пульс и уже собрался было уходить, как тот опять заговорил:

— В последние годы сердце у меня стало пошаливать. Тереза мне передала, что вы большой специалист, так помогите мне… — Он отчаянно махнул рукой и заговорил совсем другим тоном: — Фушер — хитрец и думает, что, упомянув Шлока и Демьянюка, напугал меня и я у него в руках. Тереза быстро его отрезвит. Еще не родился тот ловкач, которому удалось бы ее перехитрить.

Безучастно стоявший в стороне полицейский вдруг поднял палец — «запрещено». Вагнер медленным шагом направился к выходу и уже у самого порога оглянулся назад. Он, возможно, ожидал услышать от врача что-то важное для себя, но Берек не шелохнулся; он был рад, что наконец избавился от этой невыносимой для него встречи.

В коридоре не было ни души. Все двери заперты. В сопровождении конвоира Берек возвратился на контрольный пункт, где ему вернули его вещи.

Оттуда он направился затененной стороной улицы в центр. Всего восемнадцать лет тому назад этот вновь построенный город стал столицей государства. Никаких индустриальных предприятий в нем нет, заводы и фабрики не дымят, а дышать Береку все равно нечем. Фрау Тереза просила его прийти к ней как можно скорее. Ничего, подождет. Прежде всего надо посоветоваться с самим собою и заодно перекусить. Вот как раз рядом на первом этаже закусочная. Здесь можно заказать хороший кусок поджаренного мяса, яичницу. Но едят здесь стоя, — придется поискать другое место.

Набрел он на скромный ресторанчик; скорее всего, его можно было назвать приличной столовой. Посетителей было немного. Берек сел за отдельный столик в углу. Тут же ему принесли большую тарелку салата — свежего, будто только с грядки, обильно наперченного и политого растительным маслом. Подали ему также местное национальное блюдо — фейжаро — тонкие ломтики колбасы, похожие на ливер, зеленый горошек. Все это он запивал кокосовым соком, в котором плавали кусочки льда. Но ел он машинально и размышлял о только что увиденном и услышанном в тюрьме.

Не столько Вагнер, сколько Шлок не выходил у него из головы. Разве можно было предположить такое? Ему самому никогда в голову не пришло бы, что Вагнер и Шлок связаны между собой. Он должен во что бы то ни стало разыскать Шлока. По-хорошему или против воли, но он заставит его выложить все, что тот знает.

КАПО ШЛОК

По заведенному порядку день убийств в лагере начинался с той минуты, когда охранник трижды ударял железным прутом о висячий стальной рельс. Для тех, кто пока еще оставался в живых, это служило сигналом к подъему, и тут же в бараке раздавался пронзительный свист. У широко распахнутой двери появлялся капо и во всю мочь орал: «Вставать! Всем вставать! Живо на аппельплац! Живо!» После этого он вел свою команду на работу, следил, чтобы никто не отходил ни на шаг дальше отведенного места, чтобы все работали усердно, ничего не брали из имущества, которое уже считалось собственностью третьего рейха. После работы капо отводил рабочую команду назад.

Все эти и многие другие обязанности Шлоку выполнять не пришлось. Обычно его рабочим местом считалась лагерная касса. Там он помогал выписывать фиктивные квитанции, так называемые «расписки» на сданные узниками в первые часы их прибытия ценные вещи. Унтершарфюрер СС Роберт Юрс — ответственный за актирование конфискованного имущества — не раз пытался избавиться от Шлока, но ему это не удавалось. Куриэл никак не мог взять в толк, в чем тут дело и почему ему подселили именно этого капо, хотя сразу же заметил, что тот пристально следит за ним и вынюхивает, как охотничья собака. Теперь нетрудно догадаться, кто стоял за спиной Шлока и чей это был человек.

Думая о Шлоке, Берек представил себе, как тот, скорее всего, начнет изворачиваться, прикинется несчастненьким, будто не понимает, о чем его спрашивают, чего от него хотят. И если уж станет отвечать, то путано, бессвязно, так что одно с другим не сойдется, или же забросает градом слов, обтекаемых, как эти горошины. Шлоку все нипочем. Пусть! Не исключено также, что у него вполне приличные манеры и складная речь. Он и тогда, тридцать пять лет тому назад, выглядел внушительно. Теперь же он, вероятно, выхолен, приобрел представительный вид. Кому же сейчас может прийти в голову, что этого человека нельзя пускать на порог, что грешно с ним иметь дело. Шлок — каким бы он ни казался солидным — насквозь фальшивый человек. Пустить пыль в глаза, прикинуться добреньким, постараться войти в доверие — это он может.

Куриэл как-то рассказывал, что даже с закрытыми глазами, полусонный, Шлок первым делом тянулся рукой к дубинке, с которой он, как капо, не расставался. Шлоку ужасно хотелось, чтобы если не его взгляда, то хоть дубинки боялись. Без нее он никто — такой же узник, как и все. И если уж немцы его выделили из массы заключенных, поставили на ступеньку выше остальных, он постарается служить им верой и правдой, пусть видят его послушание и усердие.